Тверская улица в домах и лицах - [130]

Тверская ул., дом 22 Миллионер с окровавленной бритвой

Мазурины владели в Московской губернии фабриками – хлопкопрядильными и бумаготкацкими. Да и сами они были из Серпухова. Как и положено было зажиточным купцам, обосновавшимся в Москве, они активно занимались благотворительностью, ни в чем не уступая Третьяковым, Бахрушиным, Боткиным. В частности, купец второй гильдии Николай Алексеевич Мазурин подарил Московскому купеческому обществу участок земли в Котельниках (современная Гончарная набережная) и значительную денежную сумму «на устройство и содержание Дома призрения имени семьи Мазуриных на 100 человек, происходящих из московского купеческого и мещанского сословий, чисто русского происхождения, православного вероисповедания». Дом призрения открылся в 1887 г.

Как меценат Мазурин поставил своеобразный рекорд, пожертвовав почти 1,5 миллиона рублей на строительство Дома бесплатных квартир имени самого себя на пятьсот человек, принявший первых жильцов в 1907 г. на Большой Алексеевской улице. Значительные вклады делал Мазурин в московских церквях и монастырях.

Николай Алексеевич Мазурин всячески поддерживал Общество любителей художеств, созданное в 1860 г. с целью «содействия распространению и процветанию художеств». Членами общества были художники и любители искусства. Общество организовывало выставки, аукционы, лотереи, конкурсы с выдачей премий, направляло за свой счет художников в Европу на стажировку. Благодаря Мазурину лучшим живописцам Москвы во время выставочных сезонов выплачивались ежегодные премии. Он дружил с Василием Суриковым.

Племянник Николая Алексеевича Мазурина, Алексей Сергеевич Мазурин, известен как один из первых русских фотографов. Впервые фотографией он занялся в 1870 г. Его работы экспонировались на международных выставках в Амстердаме, Берлине, Париже и т. д. Он стал одним из учредителей Русского фотографического общества в1894 г. Сохранившиеся фотографии Мазурина служат сегодня оригинальными памятниками, передающими незабываемую атмосферу старой Москвы.

Дом купцов Мазуриных, сооружен в 1862 г. по проекту архитектора Р.А. Гедике. В 1927 г. надстроен двумя этажами

Но не все Мазурины оставили добрую память о себе. 5 марта 1867 г. в московских газетах в разделе криминальной хроники появилось сообщение о том, что найден труп известного ювелира Ильи Ивановича Калмыкова. Ювелира искали уже полгода. Но где же нашли тело? В магазине купцов Калмыковых на Тверской. Полиция, проникшая в дом купца Василия Федоровича Мазурина, обнаружила, что «труп Калмыкова, почти истлевший и издававший невыносимый запах, лежал в маленькой комнатке за магазином, дверь в который была заставлена шкафом, а единственное окно было закрыто внутренними створками. По всей вероятности, убийца обливал труп какою‑нибудь жидкостью».

Как установило следствие, «преступник вынул из конторки бритву и между лезвием и ручкой положил палочку, обернул ее бумагою и потом, связав крепко бечевочкой, чтобы бритва не шаталась и чтобы удобнее было ею действовать, спокойно вошел в комнату, взял его левой рукой за плечо, а правой так сильно нанес бритвой рану по горлу своей жертвы, что Калмыков, не вскрикнув, повалился на пол и захрипел». Читатели узнали и еще одну жуткую подробность – труп убитого преступник поливал специальной «ждановской» жидкостью, дабы избежать жуткого запаха.

Среди множества читателей газет был и Федор Михайлович Достоевский, собиравший материал для своей новой книги. Наткнувшись на сообщение о том, что представитель известной купеческой семьи, потомственный почетный гражданин, обладатель двухмиллионного состояния просто взял и убил человека, писатель понял, что нашел прототипа для героя романа «Идиот» – купца Парфена Рогожина.

Достоевский не пропускал ни одной публикации с начавшегося судебного процесса над Мазуриным, изучая подробности дела: и то, как тело убитого было спрятано купцом в нижнем этаже дома, а затем накрыто купленной им американской клеенкой. И как Мазурин покупал «ждановскую» жидкость, и как нашли окровавленный кухонный нож, купленный Мазуриным «для домашнего употребления» и т. д. и т. п. Возможно, что писатель намеревался во всех деталях перенести на страницы своего романа обстоятельства ужасного преступления. По крайней мере, упоминание о нем мы встречаем уже в первой части романа. Настасья Филипповна говорит: «А то намотает на бритву шелку, закрепит да тихонько сзади и зарежет приятеля, как барана, как я читала недавно». Слова эти, вложенные Достоевским в уста своей героини, кажутся нам мрачным предзнаменованием ее обреченности.

Как «бред» воспринимает князь Мышкин и письмо Настасьи Филипповны: «Эти глаза[21] теперь молчат (они все молчат), но я знаю их тайну. У него дом мрачный, скучный, и в нем тайна. Я уверена, что у него в ящике спрятана бритва, обмотанная шелком, как и у того московского убийцы; тот тоже жил с матерью в одном доме и тоже перевязал бритву шелком, чтобы перерезать одно горло. Все время, когда я была у них в доме, мне всё казалось, что где‑нибудь, под половицей, еще отцом его, может быть, спрятан мертвый и накрыт клеенкой, как и тот московский, и так же обставлен кругом стклянками со ждановскою жидкостью, я даже показала бы вам угол. Он всё молчит; но ведь я знаю, что он до того меня любит, что уже не мог не возненавидеть меня. Ваша свадьба и моя свадьба – вместе: так мы с ним назначили. У меня тайн от него нет. Я бы его убила со страху… Но он меня убьет прежде… он засмеялся сейчас и говорит, что я брежу; он знает, что я к вам пишу».