Твёрдость по Бринеллю - [18]

— Дед, да у тебя тут шикарно, — удивилась я.

Дед сверкнул ослепительной улыбкой, и в восемьдесят три года делающей его мальчиком:

— Я еще машину куплю, и поставлю ее в гараж.

— Зачем?

— А пусть стоит.

Ну чего непонятного: да чтоб было состояние «полного блага». Приятно, наверно, ощущать, что ты можешь себе это позволить. Ведь всю жизнь дед недоедал, скупился… Экономил, скапливал. А обстановкой стал обзаводиться недавно — видно, когда понял, что денег в могилу все равно не унесешь, а то и начал бояться, что нечаянная денежная реформа все накопленное отнимет. Всю жизнь копил, чуть ли не в рубище ходил, бабке на конфеты к чаю жалел, дочери — на кино двадцать копеек, а потом вдруг, незадолго до бабушкиной смерти, трельяж ей купил, коврами стены завесил. Пианино вот поставил… «Пусть внучка играет». Машины помог и сыну, и зятю купить. Теперь о своей мечтает — богатый! «Пускай стоит»…

Я продолжаю осматривать дедово хозяйство, любопытствую.

— Кофе хошь? — спрашивает дед и, кажется, не шутит.

— У тебя что — кофе есть?

— Есть. Свое, — дед показывает в банке черный мелкий порошок.

— А что это?

— Хлеб пережженный.

Дед наливает мне из чайника слабо заваренный напиток. По вкусу — действительно, похож на кофе.

— Ну ты, дед, кудесник! А занавески сам сшил?

— Сам.

— И стираешь сам?

— Все сам, у меня машина есть.

Я выхожу в сени и, любопытствуя, спускаюсь в пустующий сейчас хлев: раньше тут всегда стояла корова, да и телочка — дед выращивал скот на убой и «сдавал государству»; никогда он не был «коллективным» нищим «хозником», а всегда был и оставался индивидуалистом, хозяином. Скот он не держит лишь первый год — по старости, а делянку травы еще разрабатывает, сено продает. Для него всегда была «перестройка». «Вот сейчас-то волю дали, вот годы-те бы мне вернуть, ох ты моёсеньки…» — вздыхает…

Вдруг по хлеву, испугав меня, пронеслась невесть откуда взявшаяся дикая дедова кошка, и я, не уступая ей в скорости, тут же выскакиваю из пустого хлева. Из сеней, обойдя старого Дружка, выхожу и иду по двору: заглядываю в крытый двойной избушкой колодец с плохой уже, мутной водой, в заброшенную баню — некому теперь стало мыться, дед ходит в городскую: «Что мне, сорок копеек жалко?» — пояснял. Иду за дом, там — занесенный снегом огород с высохшей картофельной ботвой, а в отдалении, у забора, — свежепосаженные деревья, тридцать семь штук: рябинки, березки.

Возвращаюсь в дом:

— Дед, кто деревья садил?

— Я, недавно.

— Зачем?

— А чтоб люди помнили.

«Ах ты, молодец!» — изумляюсь я.

***

Яна все вьется возле деда, глядит на него умильно. Дед старый. Голова ушла в плечи, горбится, глаза слезятся. «Мне его так жалко…» — шепчет она мне тайком. «Проживи лучше такую жизнь, как он, а потом жалей, — одергиваю я ее, — не за что его жалеть!»

Жалея, Яна старается, как может, помочь деду: подметает пол, ходит за ним следом, стараясь его поддержать, подхватить под локоть; топит углем котел — дедову «отопительную систему», чтобы обогреть всю избу — гости приехали. А Алька, младшая, только носится по комнатам, шумит да путается у всех в ногах.

Я, соскучившись, пошла исследовать ближайшие магазины. Товаров здесь, как всегда, навалом; большинство импортных. Но у меня, как всегда, пусто в кошельке. Трачусь только на колготки — это большой дефицит — и покупаю красную рубаху в подарок деду (чисто символический конечно), а в продуктовом — красных помидоров.

Прихожу с покупками; в доме тепло и угарно. Дед хвалит Яну: «Ай да помощница», — а Яна знай шурует уголь в топку. Помидорам дед обрадовался, деньги мне за них категорически отдал, а за рубаху стал корить: «Зачем, у меня их полно, еще не ношенных, да самошитых сколько — зря потратилась, тебе самой деньги нужны!» А я и не подумала, что у деда, при его экономности, всего полно. Пожалела о последних, зряшно потраченных деньгах… Но так хотелось видеть деда в новой рубахе, и все-таки подарок есть подарок.

— Эк ты, собралась деда удивить… — укорил и отец. — Да у него здесь, знаешь, сколько? — он дернул на себя дверцы шкафа, но они не поддались. — Смотри-ка ты, заперто, — смущенно засмеялся он.

Посмеялась над ним и я — захотел к деду в сундук заглянуть!

В «зале» наконец стало теплее, и мы с девчонками, урвав часок, вповалку завалились на диван поспать — ночь-то провели в дороге.

***

Разбудил меня сильный стук в стекло. Я вскочила и подбежала к окну, но за ним никого не было. На дворе уже темнело. Дети тоже проснулись и снова побежали к деду.

Вскоре пришел Евгений, и дед, в честь приезда старшего сына, слазал на чердак за бутылкой водки — еще с бабушкиных поминок у него ящик остался, и дед его уже пять лет бережет на свои похороны, постоянно пополняя такие вот внеплановые расходы.

Выпили. Дед не пригубил — сказал, что уже не выносит спиртного. Зато сыновья-инфарктники не отказались.

В избе было угарно — «систему обогрева» давно не топили, голова у меня трещала, и я решила выйти на улицу проветриться. Алька, младшая, запросилась со мной. Мы оделись и вышли с ней на вечерний темный двор, а потом и за калитку. На улице не было ни души, лишь светились окна ближних изб. Я стояла, вдыхая свежий воздух, задрав голову, разглядывала звездное небо, потом стала смотреть на окраину — в сторону кладбища. И вдруг… В пространстве над узкой полоской поля, разделяющей возвышенность кладбища — его ребристая высокая ограда была хорошо видна в неполной еще темноте — и окраину поселка, мелькнул — появился и исчез — огонек, а точнее, светящийся шарик величиной с апельсин и такого же, пожалуй, цвета. Как будто бы его кто-то бросил невидимой рукой. За ним — но в другой стороне поля — мелькнул другой. И — замелькали. То тут вспыхнет-потухнет, то там. «Может, детишки балуются? — подумалось. — Может, фонарики включают?» Но что-то высоковато над землей, да и светящееся пятно для фонаря великовато… Такое ощущение, что его как будто кто-то бросает по короткой дуге на высоте двух-трех, а то и четырех метров от земли… «Ясно — пришельцы, — буднично сделала вывод я, — больше тут нечему быть. Ничего здесь такого быть не может — ни машин, ни детей, да и не похоже это ни на фары, ни на фонари». А страх потихоньку уже начал охватывать — а вдруг придется «пойти на контакт» с незнакомцами? Положа руку на сердце, никогда не хотела я этого самого контакта, боялась я его и боюсь. Только помню — читала где-то, — что с «ними» можно мысленно «разговаривать». Вот я и начала «говорить»: «Если это ВЫ, — думаю, — то пусть огонек вспыхнет еще раз, прямо сейчас». И — вспыхнул!