Твёрдость по Бринеллю - [16]

— А баньку эту тетки продавать хотят, — вдруг как колом по голове жахнула мать. — Уже покупателя нашли. Все равно туда никто не будет ездить, а так ее спалят.

— Да вы что! — крикнула было Анна, а потом устало подумала: «А, рассыпься все прахом…»

— Маме никогда это место не нравилось, — продолжала мать, — эти дороги… Электричества не было, чуть что — за семь верст бежать… Не любила она Ластокурью. Да и Бог с ней! — закончила она, успокаивая то ли себя, то ли Анну. Анна молчала.

***

Добирались они долго, но земля действительно была круглой: добрались-таки. Дома у матери — во втором своем доме — Анна, как подкошенная, свалилась на диван и тут же уснула, благополучно проспав полдня наступившей Троицы. Ей было покойно, и она почему-то знала, что теперь никогда уже не приснится ей деревенский дом с его темной силою, с фантастическим могучим лесом вокруг и таинственно разбегающимися от него, зовущими куда-то тропинками.

И не так уж важно — продадут тетки баньку или спалит ее когда-нибудь лихой человек: знала она, что все они туда и на чистое место все равно приезжать будут, уезжать и снова неотвратимо возвращаться — чтобы пылью знакомой хотя бы подышать…

1989

Няндома

…Бабка, почуяв близкий конец, захотела было встать с кровати, но, сделав неверное движение, упала на пол и вдруг яростно закаталась по нему. Стены каморки не пускали. Она потянулась к выходу, переползла через порог, но на большее сил у нее не хватило. Язык отнялся, не было мочи позвать кого-либо, да и в доме в это время было пусто. Вдруг тело ее забилось в страшных предсмертных судорогах, и через минуту она затихла, ткнувшись исказившимся морщинистым лицом в половицы пола…

Я, в который раз вздрогнув, проснулась и свесилась с полки: не приехали ли? Оказалось, пора собираться: поезд в предутренних сумерках подходил к станции Няндома; стоял он там недолго.

***

На перроне, одинокой фигурой в столь ранний час, нас встретил Евгений — младший брат отца. Встретились-поздоровкались обоюдно-сдержанно и пошли, потрусили к нему на квартиру — он жил недалеко от вокзала. К деду, куда мы, собственно, ехали, сразу не пошли — спит еще, чего тревожить в пятом часу утра.

Отец с сумкой, в которой гостинцы, ковыляет впереди, девчонки бегут за ним. Мы с Евгением — сзади, ведем неловкий разговор: видимся редко, последний раз — очень давно, о чем говорить? Евгений засунул руки в карманы, я корячусь рядом, с котомкой, в котомке — дыня. «Помог бы, что ли, иль не догадывается? — пеняю ему про себя. — Мужик ведь вроде…» Чуть было не сорвалось с языка: «Взял бы котомку-то», — вроде бы это в традициях при встрече, — но вовремя замешкалась.

— Помог бы нести, да мне больше трех килограмм нельзя, — будто почуяв, поясняет Евгений.

«Господи, да у него ж инфаркт недавно был», — опомнилась я.

Моментально проникаюсь жалостью к нему, от стыда за себя уши горят: забыла ведь — вот как меня интересует судьба родственников! Конечно, Няндома не близко, но и не далеко, могла бы повнимательнее быть, побольше участия принимать в родне, почаще приезжать.

— Инвалидность дали? — спрашиваю жалобным голосом.

— Вторую группу.

— Без права работать?

— Пока да.

«Вот это да… А ведь Женька всего на четыре года старше меня… Ему только сорок лет! Дети еще не выросли… Беда…»

Приходим в Женькину «фатеру». Галину с постели подняли, а дети еще спят. Заспанная, поседевшая — о ужас! — Галина греет чай, открывает холодильник, мечет кой-какую снедь на стол; тут и отец достает из своих запасов винишко, бутылку распечатывает «за приезд». Пьют все: отец (два микроинфаркта перенес) не брезгует, да что там — жизнь за рюмку отдаст; Евгений — инфарктник, инвалид-то наш — ни одну не пропускает; правда, не много тут и есть, да и то портвейн — слабенький. Я вытаскиваю на стол дыню — двоюродникам в подарок: они ведь детей моих не намного старше. Вот уже и они поднимаются: одной — в школу, другому — на работу.

Выходит на кухню заспанная Наташа, садится за стол завтракать. Ого, она уже невеста, хоть и старше моей всего лишь на два года. Вытянулась — каланча, выше матери. Собирается в школу — нескладная, неприодетая… Да и откуда? Женькина семья никогда богатством не блистала, хотя и не нищенствовала…

Вот и Анатолий, сын, появился — красавец, крашеный чуб вьется, высокий, молодой, жениться собирается (как тут же открылось), невеста уже есть. Да… Я их последний раз видела еще детьми — вот как часто здесь бываю. Тогда и бабушка еще была жива…

Галина торопится угостить своих детей редкой в этих местах дыней, а мои нахалки тут же пристраиваются и — как будто век ее не едали — тоже начинают уписывать за обе щеки.

Но вот Наташа и Анатолий, позавтракав, уходят, пора и нам в путь отправляться: дед уже встал конечно.

***

Гурьбой идем к его дому: отец косолапит впереди, Евгений — рядом со мной. Мы с ним — почти ровесники, а отца он на двадцать четыре года моложе. Вокруг носится охотничий пес Евгения — молодая рыжая гончая. Евгений расхваливает ее достоинства: говорит, что «зайцев только так гоняет». А я, вдали от лесной жизни, в своем заиндустриализованном, железобетонном городе, уже решила, что и зайцев не бывает, и охоты на свете давно не существует.