Твари, подобные Богу - [5]

Лео болезненно сморщилась — голову прошила раскаленная стальная игла. Сколько себя ни проклинай, лучше не станет. Надо действовать. Антон — человек горячий. Возьмет и на развод подаст. Или уедет в одночасье вместе с матерью и собакой. Разыскивай их потом.

В комнату вошел отец. Поставил на столик у кровати стакан с водой, сел в ногах, протянул пачку болеутоляющего.

Лео достала таблетку, положила в рот, запила, и ее немедленно замутило.

— Ничего, ничего, — с напускной жесткостью сказал отец, заметив страдальческую гримасу дочери. — Набралась, так терпи.

Лео откинулась на подушку, закрыла глаза.

— Признавайся, что на самом деле случилось. — Низкий голос отца гулко отдавался в больном мозгу. — Чувствую, ты матери не все поведала.

— Ничего не случилось, — еле слышно отозвалась Лео. — Просто… ты же знаешь Антошку.

— Знаю, — мирно согласился отец. — Но и тебя тоже. — Он усмехнулся. — Причем не первый год. Что-то ты, милка моя, вытворила.

Лео тянуло во всем признаться — и будь что будет. Пускай их с Антоном отношения восстанавливают на уровне министров иностранных дел, то бишь, родителей.

Но она представила, как предки тащатся к Татьяне Степановне, рассказывают про Костяна — и откровенничать сразу расхотелось.

— Ничего я не вытворяла, — угрюмо буркнула она, снова становясь тринадцатилетней. — Ваш драгоценный Антон сам хорош. Нарывался, нарывался — и получил.

— Что значит «нарывался»?

— Какая разница? Неважно.

— А раз неважно, позвони ему. Кто-то должен быть умнее.

— Почему я?

— Потому что он отца потерял. Ему плохо.

— А мне хорошо?

— Клеопатра!..

Лео, не открывая глаз, громко вздохнула.

— Ладно, — недовольно проворчала. — Сейчас позвоню.

Через две минуты все было позади. Антон не захотел ее слушать, говорил с ледяным спокойствием, кратко, сурово, безразлично.

Ты — совсем не та, какой я тебя представлял, мы разные люди, нам нечего больше вместе делать. За вещами приходи, когда меня не будет, либо пришли отца. Остальные привезу из Омска, передам. Что? Мне это не интересно. Я не милиционер, чтобы передо мной оправдываться. Всего хорошего.

Лео сидела на кровати по-турецки, тихо раскачиваясь и прижимая к груди телефонную трубку — последнее, что связывало ее с Антоном, его любимым голосом, утомительной непреклонностью и дурацким, дурацким, дурацким характером.

Конечно, потом она еще пыталась с ним встретиться, звонила, просила, ждала у подъезда, сидела под дверью. Говорила с Татьяной Степановной, но та отвечала невпопад и растерянно смотрела сквозь Лео тоскующими, больными глазами. Тревожить ее лишний раз было неловко, и Лео совсем не удивилась, когда министры иностранных дел вернулись с переговоров несчастными и надолго пропали в своей комнате.

— Не горюй, девонька, — появившись, сказал отец, — бог даст, Антон образумится и все обойдется, — но при этом так печально вздохнул, что у Лео оборвалось сердце.

Неделю она провела в бездействии, непривычном и оттого вдвойне тягостном, но однажды, зная, что отпуск Антона подходит к концу и скоро он так или иначе уедет в Омск, решилась. Надо наладить отношения любой ценой, встретиться, объясниться; это не должно так закончиться!

Она стояла у подъезда, сутулясь, закрываясь капюшоном от противной снежной крупы. Он появился; она, шагнув, преградила ему дорогу. Он попробовал обойти ее, как неодушевленный предмет, глядя мимо, поверх, не замечая. Она не выдержала, схватила его за воротник, встряхнула, ударила кулаком по груди, зарыдала:

— Да поговори же со мной! Выслушай!

Он молча оторвал от себя ее руки, высвободился, поправил шарф, куртку и невозмутимо пошел по своим делам.

Лео медленно опустилась на асфальт и, судорожно всхлипывая, выкрикнула вслед мужу последнюю, отчаянную, беспомощную угрозу:

— Тогда я уеду в Москву! К Ивану! Понял?!

Антон на мгновенье застыл. Обернулся. Постоял, рассматривая ее с безразличным интересом, словно диковинное насекомое, и с усмешкой сказал:

— Валяй.

Джинсы давно промокли, а она все сидела и сидела, обхватив руками живот, испуганно улыбаясь и заглядывая в лица прохожим, которые все как один смущенно отводили глаза.

Глава 2

— Ну, я поехал, — сказал Протопопов жене. Та в ответ улыбнулась, а после надула губы: дескать, жалко.

— Доберешься, сразу позвони.

— Хорошо. — Он поцеловал ее в щеку и вышел за дверь.

Вызвать лифт? Нет. Он, наконец, почувствовал себя здоровым и получал истинное удовольствие от свидетельств собственной дееспособности — в частности, от простого хождения по лестнице. Он и раньше любил подъезд своего дома, где так легко игралось в профессора Преображенского — модерн, позапрошлый теперь уже век — а последнее время бесстыдно наслаждался высокими окнами, впускавшими, казалось, нездешний, немосковский свет, деревянными рамами изумительной красоты, солидными подоконниками, причудливой лепной растительностью и даже ковровой дорожкой, которую невольно дорисовывало воображение. Как хорошо, что он не побоялся выглядеть провинциалом и купил-таки квартиру в центре.

Черт с ним, с воздухом, зато живу как человек, мысленно ответил он той злоязыкой некоторой, чья случайная насмешка вот уже лет десять не давала ему покоя.