Турково-Саратовские рассказы - [53]

Мы обмениваемся еще минут десять несколькими совершенно глупыми фразами, которые могут произносить и понимать только влюбленные (остальным этого не понять и не сказать) и расстаемся. Точнее я, как всегда, первым вешаю трубку. Я всегда вешаю ее первым, потому что, если я не сделаю этого, то нашему сюсюканью не будет конца.

Выхожу на улицу, прикрываясь зонтом84, от которого мало пользы, поскольку вода висит вокруг, в самом воздухе, и хоть сверху и не каплет, но сухим я себя не чувствую. Гляжу на все это… и думаю — всего каких-то восемьсот километров, пятнадцать часов езды — и какая разная погода! Потом вспоминаю, что Москву и Саратов разделяют всего-то 4 градуса широты. А от Саратова до Экватора — еще целых 52 — какая огромная наша Планета! Где-то есть и теплые страны! Вспоминается карта, висевшая в 831 школе в кабинете географии — где мы с Авдоном, водя по ней пальцем, выяснили, что в мире никто так северно, как мы, почти не живет — горы Шотландии да озера и леса Канады.

Грустно… а дождь продолжается и идет своим чередом, не замечая моих размышлений об устройстве этого мира. Направившись к метро, спохватываюсь, представив как там мокро, душно и вонюче от сотен людских тел прижатых друг к другу в тесном вагоне, иначе не скажешь — «как сельди в бочке», и сворачиваю назад — к площади Марины Расковой. Пусть по лужам, но зато — сам по себе — на свободе. Иду и представляю, как Иринка плескается в Волге, освещенная лучами розового вечернего солнышка. Поэтому и не замечаю, ни холода, ни мокротени, ни того, что у меня уже насквозь промокли брюки, а в поношенных ботинках хлюпает вода — у меня прекрасное настроение — я влюблен и любим!

Что может быть чудеснее на свете!

Невезучая рота

Я уже писал о том, что в старом алекаевском доме, во времена иринкиного детства, снимал комнату гинеколог, как и положено — еврей, работавший в больнице по соседству. Ни имени, ни фамилии, которого я не помню, а сохранилось в памяти только его прозвище «Колобок». Много лет проработав в Турках, он ушел на повышение в Саратов (не без усердных требований своей жены жить поближе к цивилизации) и стал заведовать кожновенерологическим отделением в больнице № 6 на Пятой Дачной.

Была холодная зима, но нам, молодым, к тому же горячо влюбленным, мороз был не страшен. Мы не то, чтобы его не замечали, а старались не обращать на него внимания и жить так, как жили летом. Обниматься и целоваться, когда вздумается. Но мороз, есть мороз и порою он напоминал о себе побелевшими ушами или кончиком носа.

Но в тот раз я совершенно зарвался. Жар крови, с одной стороны, и холодный воздух, с другой, превратили мой мозг в термопару и я начисто лишился рассудка. Ну не без помощи иринкиных поцелуев, конечно. Будучи на набережной я разошелся до такой степени, что снял теплую рукавицу, когда на улице было -33 по Цельсию, доказывая тем самым, что мне совсем не холодно в безветренную погоду. Факт общеизвестный — низкая влажность воздуха делает его совсем не обжигающим, но отнюдь не менее холодным. Поэтому в том же самом Минске или Каунасе или Амстердаме при температуре +1 — чувствуешь себя зябко. А в Чите при температуре -30 — нет85.

На утро у меня между средними пальцами покраснело и потрескалось. Но я посмотрел на это сквозь пальцы, поскольку на следующий день я возвращался в Москву. В Москве это покраснение вспухло и стало трескаться еще сильнее. Я смазал его цинковой мазью — единственной, кроме мази Вишневского, которая была в доме. Но это слабо помогло. Точнее — совсем не помогло. И через несколько дней покраснение превратилось в настоящую язву. Мать увидев ее, стала вопить, что я от своих девок (она почему-то Ирину называла во множественном числе, наверное так сильно ненавидела) заражусь всеми постыдными болезнями и на следующий день принесла какую-то мазь.

После этого язва не только увеличилась в размерах, а стала расти еще и вверх — на ней появилась твердая вздутая корочка. Пришлось идти в кожновенерологический диспансер, в котором у меня тут же взяли анализ на сифилис. И, не найдя оного, порекомендовали делать чайные примочки. После чего у меня в один день разнесло половину тыльной стороны ладони. Кисть болела нещадно.

Но к счастью, пришло время возвращаться в Саратов. Я выбил себе пару свободных дней и мог провести с любимой женщиной четыре с половиной дня.

Увидев мою руку, Ирина обомлела и стала ругать за глупость, помянув, и глупую браваду «а нам мороз непочем», и хождение к тупым диспансерным врачам.

— Надо идти к Колобку — сказала она — это настоящий врач.

На следующий вечер, мы отправились в больницу, благо она была от нас в двух шагах. В больнице оставались только дежурные врачи, было тихо. Он встретил нас в холле первого этажа и быстро, безо всякого интереса, посмотрел мою руку. Затем выругал за пренебрежение холодами, говоря, что каждый год из соседней воинской части поступают аналогичные больные. То шапку на уши не натянут, то перчатки снимут — жмут они их, видите ли. Хотя сказал, что как мужчина мужчину, он меня понимает — ведь такая женщина, как Ирина, своими глазами лишит рассудка.