Турково-Саратовские рассказы - [43]

При виде мертвого или искалеченного «самоутвержденца» мне всегда вспоминается строка Андрея Макаревича: «Кого ты хотел удивить?» В своих стихах он очень точно подметил бессмысленность подобного исхода словами: «и то, и другое мир видел не раз».

Но так уж устроена наша жизнь — слабые должны отмирать — поэтому во все века юнцы упорно лезут на рожон, как бы сдавая экзамен перед эволюцией, доказывая, что достойны продолжить род человеческий.

Макаревич писал эти строки, будучи почти тридцатилетним, то есть давным-давно сдавшим этот экзамен. А если каждый из нас покопается в собственной памяти, то, вероятно, найдет там и свою проверку на право продолжения рода. Ведь невесть куда лазали, и черти откуда прыгали и перед поездом проскакивали, и жгли, и взрывали, и стреляли, и заплывали так далеко, что не знали, как и вернуться… Много, много можно вспомнить мальчишеских глупостей. А, коли мы остались живы, значит свой экзамен перед будущим сдали, если не на «отлично», то на «удовлетворительно» уж точно. И после этого, нам, старикам, молодых уже не понять. То, что в них нам кажется глупостью, не есть их собственная причуда, а требование Природы (или Бога — кому как понятнее), которому никто противостоять не в силах, да и не вправе.

Вот одно такое юношеское самоутверждение я наблюдал в Саратове.

Я уже писал, что мы ходили на пляж только через мост, не потому что нам так хотелось, а потому, что другого пути не было. Я уже рассказывал, о существовании переправы в образе старого гнилого баркаса, набивавшегося людьми по самое «не могу», который к тому же, как все в те далекие советские годы, работал сам для себя, а не для народа — например, он ходил по расписанию. И, если он был уже по завязку заполнен, то все равно не отправлялся, поскольку время отправления еще не наступило. И приходилось лишние минут пятнадцать жарится на палубе, либо задыхаться выхлопными газами в трюме68.

Архитектор Никитин, спроектировавший Саратовский мост или по невнимательности, но скорее по приказу антинародной политики СССР, ни стоянки, ни съезда на острове не предусмотрел69, поэтому автобус проезжал мимо пляжа до самой Покровской слободы, носящей тогда имя Энгельса. Возвращаться оттуда на пляж было еще более утомительно, чем идти от Саратова, поскольку и остановка автобуса была далеко от моста, да и пребывание в переполненном людьми жарком автобусе приятным не назовешь.

Поэтому вместо этого гораздо лучше было пройтись по мосту над Волгой. Солнце жгло, но вокруг простор и свежий ветер.

Мы всегда ходили по левой (если смотреть из Саратова) стороне. Левая сторона — северная и, глядя на север, можно было запросто любоваться окружающим пейзажем — солнце в глаза не било. Кроме того, тень от проезжавших грузовиком и автобусов, давала небольшой отдых от жары, что тоже немаловажно.

И вот однажды, по дороге к пляжу, я, несмотря на порывы ветра и шум машин, расслышал громкие детские голоса, доносившиеся с правого тротуара. Ватага мальчишек так шумела, что казалось — назревает драка? Но приглядевшись я понял, что они просто между собою о чем-то горячо спорят — каждый пытается перекричать другого, а один уже доорался до сипоты, что, однако, не мешало ему продолжать яростно спорить. К сожалению их разговор, за шумом транспорта, я не мог разобрать, поэтому просто решил понаблюдать за ними, щурясь от, слепящего глаза, солнца.

Я увидел компанию пацанят восьми-двенадцати лет, предводительствуемую парнем постарше — наверное лет четырнадцати-пятнадцати. Предводительствуемая — не совсем верно сказано. Не он вел их за собой, а они шли за ним. Старший двигался большими размашистыми шагами метрах в пяти впереди ватаги. Причем мелюзга, хоть и поминутно поглядывала на него и, порою, тыкала пальцами в его сторону, расстояния не сокращала, а держалась все время на почтительном отдалении. Вид парня говорил о том, что его с этой ватагой ничего не связывает. Меня удивило, что в этом споре он не проронил ни слова, хотя все говорило за то, что спор связан с ним.

Они поравнялись с нами и я разглядел, что старший шел совершенно отрешенно — не просто отдельно от мелюзги, а вообще — отдельно от всех людей. Его взгляд был устремлен неопределенно вдаль — про такое часто говорят, что человек глядит внутрь себя. Его лицо хранило отпечаток какого-то фанатизма или же скрытой, потаенной, идеи, полностью захватившей его разум. Вся эта кавалькада напомнила мне знаменитое полотно Серова «Петр Первый».

На какое-то время я отвлекся — это была самая трудная часть пути. Старый саратовский мост имеет выгнутую форму, обеспечивая над фарватером наибольшую высоту, которую я точно не знаю, но где-то в районе 30–36 метров. Поэтому, идя на пляж, мы сначала поднимались, а затем спускались. Вверх на жарком солнце я никогда не спешил. Поэтому сорванцы лихо опередили нас. Мы не дошли до вершины моста пару осветительных мачт, как увидели, что старший остановился, сбросил с себя рубашку прямо на тротуар, и, оставшись в каких-то спортивных трусах, стал перелезать через перила…

Так вот чем был одержим этот парень — он собирался прыгать!