Туркестанские повести - [36]

— Ой, ой, как вылитая! Кра-си-ва-я! Пап, правда?

Портрет и в самом деле получился удачным. Валя смутилась, а капитан заметил:

— Я-то думал, ты и вправду чаем был занят, выручал, когда обжегся… Оказывается, вот оно что! Похоже, очень похоже.

— Витя, подари мне, пожалуйста, рисунок, — попросила Валя.

— Я в красках попробую, на холсте, а этот вместо натуры пойдет. Подожди недельки две.

От капитана уходили все вместе.

— Портрет я по памяти нарисую, — шепнул мне Виктор, — а этот рисунок надо Акимушкину отнести.

Мы проводили Валю и заглянули в окно «бога электричества». Оттуда, как всегда, доносился Колин голос:

…Может быть, она ответит

Нам с то-бой…

Виктор приподнялся на цыпочки, опустил в форточку свой рисунок, и мы отпрянули к стене. Дзинькнула гитара, умолк голос, и тотчас распахнулась занавеска.

— Айда! Пора на вечернюю поверку.

Мы побежали, оставив Колю Акимушкина в радостном неведении.

После переклички вышли покурить.

— Где вы пропадали? — полюбопытствовал Саша Новиков. — Все углы обыскал, нигде не нашел.

— У комбата чаевничали. — И Другаренко рассказал о проведенном вечере, умолчав лишь о Валином портрете.

— Обжегся, говоришь? — засмеялся Саша. — Это пустяки. А вот со мной был случай…

Новиков на всякие случаи свои случаи припоминал. Правда, водился за ним грешок — чужое себе приписывать, но мы согласились послушать. Пускай поговорит.

— Послали меня однажды на машине в колхоз, кукурузу с поля убирать. За день до того накукурузился — с ног валюсь. Отощал. Ну, думаю, второй раз меня сюда не заманишь. Делаю последний рейс. Злой как тигр. Привез, сгрузил и хотел было домой заворачивать.

— Эй, уртак, куда же ты? — крикнул бригадир. — Мала-мала кушать надо. Пойдем в кибитку.

Рядом с домом бригадира новенькая юрта стоит. Как игрушечка. Сверху серым войлоком обтянута, а изнутри белым. Разные там лонжероны да нервюры — подпорки, одним словом, резьбой разукрашены. Приемник, электричество и всякие другие блага цивилизации. Я снял сапоги и сел, поджав под себя ноги: с обычаями надо считаться.

Да, сижу, как хивинский хан, на ковре, только слуг что-то не видно. Едва успел об этом подумать, как вошел хозяин с большим эмалированным тазом в руках и позолоченным кувшином.

— Мой, — говорит, — руки, уртак.

Я сполоснул, вытер чистым рушником. Хозяин взял два одеяла, четыре подушки, взбил их и сказал:

— Отдыхай пока, уртак.

Тут меня одолело сомнение: не во сне ли я? Ущипнул себя за тощий живот. Больно. Значит, не сплю. Значит, никакой я не хан, а просто голодный шоферюга. Вообще-то мне бы ни к чему омовение из золотого кувшина и весь этот почет. Пожрать бы… Растянулся и жду, слюни глотаю.

— Чой, уртак! — Бригадир расстелил скатерть — дастархан по-ихнему, поставил фарфоровый чайник на полведра и пиалушку с наперсток.

Что ж, думаю, пока бригадир ушел, я их штук сорок опрокину. Если больше ничего нет, хоть чаем распарю ссохшиеся внутренности. И начал глотать. Да много-то разве проглотишь, коли в чайнике злющий кипяток? Осечка вышла.

А хозяин снова с подносом:

— Уртак, горячие лепешки!

Наконец-то, злюсь, догадался байбак. Теперь одним хлебом, как Иисус Христос, и то сыт буду. Ем, аж за скулами трещит. Чайком запиваю поостывшим. Лепешки две умолотил, гляжу — опять бригадир:

— Помидоры, уртак!

Накинулся на салат. Кажется, уже сыт: живот припух. Только успел рубаху опустить — в юрту ввалились шестеро, один больше другого. И тут я догадался: пришли гости, начнется пиршество, а мне лепешки под дых подпирают…

Гости разговаривают на своем языке, но кое-что и я понимаю: нон — хлеб, гушт — мясо, виноси — вино… Ага, думаю, вино! Может, лепешки-то осядут, перегорят, если хлебнуть винца пиалушки три. Стал ждать, когда придет хозяин. А вот и он, притащил ящик водки и ни одной бутылки вина.

Выпили по чарочке. Я ведь раньше-то сроду водку не пил, ну и загорелось внутри, ноги стали как ватные. Потом принесли шурпу — суп местный. Навар в три пальца. Ложку поставишь в касу — торчком стоит… И так я пожалел, что хлеба по горло натрескался, аж обидно стало.

— Ешь, — угощает бригадир.

Я мотаю головой: не бурдюк же у меня вместо желудка. А кто-то из гостей возьми да и скажи хозяину:

— Русские без водки ни первое, ни второе, ни третье не едят. Сам был у них в гостях, знаю…

Под первое и второе — куда ни шло, а вот как с компотом или киселем водку хлебают, убей, не представляю.

— Пей, уртак, — снова потчует меня бригадир, — и шурпу кушай.

Внутри вроде бы все рассосалось. Я выпил еще и стал есть, проклиная себя за жадность. И зачем надо было чаем наливаться, лепешками напихиваться? Сейчас бы за милое удовольствие шурпу уплетал, а то сиди и стебай ложкой для отвода хозяйских глаз. Ну что поделаешь, ради соблюдения закона гостеприимства давился, но ел. Утешал себя: еще ложечку, последнюю — и все, кончится это ханское пиршество…

Но не тут-то было. Принесли плов. Поднос в полкузова. На рисовом кургане возвышается бараний мосол с мою голову. Из-за этой пирамиды соседей не вижу: до того высока! Плов щекотал ноздри, дразнил глаза. Подали бы мне его сейчас… А тогда, сами понимаете, под завязку накачали. Я пришел в ужас: опять надо пить и есть! Лучше бы я со своим поджарым животом дезертировал из колхоза в роту, чем вот так обжираться.