Тургенев в русской культуре - [49]

Показательна в этом плане последняя сцена условной первой части (XI глава) – Николай Петрович в саду после только что стихнувшего жесткого спора: художественные рамки раздвинуты, человек думает, мир дышит, но ни в человеке, ни в природе нет окончательности и безусловности, а есть простор, свобода, есть тот самый воздух, которого так недостает герою Достоевского. Сюжетное движение «Отцов и детей», при всей концептуальной значимости его отдельных пунктов и их последовательности, имитирует естественное течение событий, естественное движение героя во времени и пространстве; художественная логика не нарушает логику свободного, самопроизвольного течения жизни, – так могло быть, так бывает, и ни один из сюжетных поворотов не обнаруживает авторского вмешательства, специальных усилий по его организации.

Роман Тургенева автором не разделен на части, но содержательно такое деление напрашивается. Первая часть (главы I–XI) – ожидание героя и предъявление героя – как идеолога, «нигилиста», который высказывается не только о политике, но и о смысле жизни, о природе, об искусстве, о любви. Многое здесь говорится Базаровым в полемическом запале и, как позже выясняется, не столько даже по нигилистической теории, сколько по молодости и по причине отсутствия реального жизненного опыта, который и будет ему дан во второй части.

Граница между частями, не проведенная формально, обозначена по существу: действие переносится из деревни в город, семейный мир сменяется «казенным», на смену лирической интонации приходит ироническая, вместо психологического рисунка возникает сатирическая типологизация.

Дальнейшие пространственные перемещения героев, возвращения их в семейные миры будут выдержаны в рамках единой повествовательной стратегии: во второй части (главы XII–XXVII), то есть с момента отъезда молодых людей из Марьина и до своей смерти, Базаров ставится в разные ситуации испытания, дабы подтвердить или опровергнуть высказанные ранее идеи и ответить на главный романный вопрос, сформулированный Павлом Петровичем: «Ну, а сам господин Базаров, собственно, что такое?».

Мы видим рядом с Базаровым Ситникова и Кукшину и понимаем, что между ним и «прогрессистами» – пропасть, хотя он, нехотя и походя, порождает и даже поощряет эту карикатуру на себя самого; в этом один из аспектов его трагической вины – вины колоссальных масштабов личности за соблазн малых сих.

Мы наблюдаем рождение и развитие сильного и глубокого чувства и получаем неопровержимые свидетельства того, что любовь для Базарова – вовсе не «романтизм, чепуха, гниль, художество», а по-своему не менее сокрушительное переживание, чем для Павла Петровича.

Показан Базаров и рядом с родителями, которым, при всей своей преданности, он недодает сыновнего тепла; видим мы его в трагикомической ситуации дуэли с «отцом»-оппонентом, в которой он, формально изменяя своему нигилизму, демонстрирует совершенно не свойственную Раскольникову свободу от идеологических догм и соответствующих им поведенческих стереотипов. Продолжением споров в Марьине становятся разговоры с Аркадием, свидетельствующие о том, сколь сложен идеологический состав его мировоззрения.

Наконец, Базаров оказывается лицом к лицу со смертью, героическое противостояние которой и есть кульминация романа «Отцы и дети», момент высшей истины о герое, который вырастает к финалу до масштабов героя трагического.

Сюжетная развязка совпадает с развязкой жизненной – это смерть Базарова.

Заключительная, XXVIII глава, по существу, является эпилогом, «исчерпывающим» судьбы оставшихся в живых, но утративших романную «скрепу», переставших занимать автора героев, финал романа – прощальная эпитафия Базарову.

Ожидание героя, предъявление героя, испытание героя, гибель героя и эпитафия – вот логика развития сюжета романа «Отцы и дети».

Сюжет у Тургенева – это линейное объективное движение героя по своей судьбе, в то время как сюжет у Достоевского – спирально– кумулятивное субъективное кружение героя вокруг события, осмысление случившегося.

Инвариантная ситуация романа Тургенева – это трагическая ситуация неизбежной потери. Но из плана дальнего – онтологического – она переводится в ближний – план судьбы героя.

Примечательно, что финалы романов Тургенева, несмотря на очевидность трагической авторской интенции в целом, во многом неожиданны фабульно. Лизин монастырь, смерть Инсарова, смерть Базарова, особенно два последних события противоречат начальному посылу характера и судьбы героя. Правда, сама неожиданность здесь концептуально значима и в этом смысле закономерна: человеческая жизнь, по Тургеневу, не зависит от субъективных человеческих намерений, расчетов, планов и даже от объективного (в глазах окружающих) масштаба и значения личности героя.

У Достоевского наоборот: финалы или ключевые события его романов заданы изначально и многократно предсказаны. Первая часть «Преступления и наказания» – своеобразный план-конспект романа в целом. Нож Рогожина мелькает как предположение-прогноз в первой части «Идиота». Убийство Федора Павловича Карамазова – отправная точка и событийный нерв романного сюжета, притом что происходит оно в книге восьмой из двенадцати, в главе с символическим названием «В темноте» и как событие спрятано, дано намеком, ибо метафизически уже давно, еще при жизни Федора Павловича, есть факт несомненный и необходимый. Но в романных итогах «Преступления и наказания», «Подростка», «Братьев Карамазовых» («Идиот» и «Бесы» решены по-другому, во многом «по-тургеневски») нет замкнутости, завершенности, исчерпанности. Эксперимент окончен – жизнь продолжается. Это сформулировано в самом «Преступлении и наказании» напутствующим Раскольникова на преодоление случившегося Порфирием Петровичем: «отдайтесь жизни прямо, не рассуждая; не беспокойтесь, – прямо на берег вынесет и на ноги поставит». Исходя из этой сюжетной логики и делает свой вывод о смысле романов Достоевского Бахтин: «ничего окончательного в мире еще не произошло, последнее слово мира и о мире еще не сказано, мир открыт и свободен, еще все впереди и всегда будет впереди»