Тургенев в русской культуре - [115]
В литературоведении тургеневская традиция в творчестве Чехова осмысляется в том числе в рамках типологических построений: «С типом “тургеневской девушки” сопоставим ряд чеховских персонажей, таких как Женя (“Дом с мезонином”), Зинаида Фёдоровна (“Рассказ неизвестного человека”), Надя Шумина (“Невеста”), Ирина (“Три сестры”), Аня (“Вишневый сад”) и др.»[348], – пишет Е. В. Тюхова.
Но тут, как и предостерегал Чехов, неизбежно возникают вопросы.
Конкретные – например: что общего между хрупкой и кроткой Женей Волчаниновой, которая ласково льнет к матери, одновременно соглашается и с сестрой Лидой, и с ее оппонентом художником, а в конце концов беспрекословно подчиняется чужой воле, – и Надей Шумовой, которая накануне свадьбы тайком покидает родительский дом, чтобы строить свою жизнь самостоятельно, вопреки сложившейся традиции? как могут покорная Мисюсь и непокорная Невеста вписываться в один типологический ряд?
Однако прежде следует ответить на более общие, концептуальные вопросы: что стоит за определением «тургеневская девушка»? каким набором качеств должна обладать героиня, чтобы получить такую аттестацию? почему, традиционно считаясь «младшей сестрой» пушкинской Татьяны Лариной, героиня этого типа все-таки именуется тургеневской девушкой?
Иными словами, интуитивно вычлененное в рамках национальной культуры явление требует дефиниции. С этого и начнем.
Героини Тургенева, подпадающие под формулу «тургеневская девушка», целым рядом своих принципиальных характеристик похожи на Татьяну Ларину: чужие в своих семьях, живущие сложной и напряженной внутренней жизнью, томимые ожиданием любви, жаждущие самореализации, способные на неординарный, социально дерзкий поступок, чистые, самоотверженные – таковы, вслед за Татьяной, Наталья Ласунская, Ася, Лиза Калитина, Елена Стахова, Марианна Синецкая. Однако сходство не есть тождество, а в данном случае оно является фундаментом принципиального различия, ибо тургеневские девушки предъявляют принципиально иную стратегию поведения и логику судьбы. Татьяна Ларина (к ней типологически примыкают в творчестве Пушкина Марья Гавриловна из «Метели», Маша Миронова из «Капитанской дочки», а также Царевна из «Сказки о мертвой царевне…») после неудачной попытки своевольного жизнестроения смиряется с неизбежностью, покоряется обстоятельствам и встраивается в традиционную для русской женщины жизненную колею – по примеру своей матери и по няниному образцу: «Меня с слезами заклинаний / Молила мать; для бедной Тани / Все были жребии равны… / Я вышла замуж».
Героиням Тургенева смирение неведомо. «…Эта девочка удивит всех нас, – говорит Лежнев о Наталье Ласунской. – <…> Знаете ли, что именно такие девочки топятся, принимают яду и так далее? Вы не глядите, что она такая тихая: страсти в ней сильные и характер тоже ой-ой!». Правда, сама Наталья, разочаровавшись в Рудине (между прочим, слишком поспешно и слишком категорично разочаровавшись), возвращается в лоно семьи, но характеристику по полной программе отрабатывают ее литературные преемницы. Развилка между пушкинской и тургеневской героинями явственно и необратимо обозначилась в повести «Ася», которая написана после «Рудина», но перед «Дворянским гнездом» и «Накануне». Параллели между Асей и Татьяной лежат на поверхности текста в виде множества прямых и непрямых отсылок, вплоть до выраженного самой героиней Тургенева желания «быть Татьяной», – тем очевиднее отличие: Ася не приемлет компромисса, не выносит необходимого и естественного в ее случае ожидания, Асе нужно все или ничего, сейчас или никогда – это во многом и обрекает ситуацию на драматический финал. «Тишайшая и христианнейшая»[349] Лиза Калитина, в сущности, человек экстремы. Ее, как и Татьяну, молят – Марфа Тимофеевна упрашивает ее отказаться от монастырского выбора, но Лиза остается непреклонной. Отказываясь от любви во имя долга, она вроде бы повторяет Татьяну, но, в отличие от Татьяны, распространяет свое «нет» на все, что может если не сегодня, так завтра предложить судьба, предпочитая при жизни сойти с «земного поприща». Лизино монашество отнюдь не равно Татьяниной покорности, это не смирение – это социальное самоубийство, гордыня и бунт.
До героического предела, за которым возникает опасность дискредитации, пародии или надрыва, довел Тургенев этот женский тип в образе Елены Стаховой. Сам выбор Елены продиктован максималистской установкой: изначально поданная как удивительная девушка, она не готова соединить свою судьбу с простым смертным, она ищет – и находит – удивительного мужчину, героя, с помощью которого сможет утолить жажду самореализации, жажду «деятельного добра». И даже после смерти Инсарова Елена не смиряется с приговором судьбы, не возвращается в родительский дом – она предпочитает кануть в бездну, поглотившую ее любовь, но не отступить, не свернуть с раз и навсегда избранного пути.
Максимализм и своеволие тургеневской девушки, отсутствие в ней смирения, непокорность судьбе, жажда самореализации, даже ценой гибели, рационалистическая самонадеянность, принципиальная бездетность, безбытность, устремленная в небытие
