Турецкий караван - [172]

…Командующий попрощался с хавзинцами, стал записывать в тетрадь, карандаш трещал и сыпался. Закрыл тетрадь, снова открыл, забормотал:

— Трагедия…

В номер вошли свои. Андерс сообщил, где сейчас, по данным телеграфа, плетется караван; спросил, как оценивают хавзинцы обстановку. Командующий ответил:

— Толком не знают и боятся. — И стал ходить быстрыми шагами. — Кровавая трагедия… Приказ щадить… Но все срывают анархистские элементы.

Ваня счищал пряжкой от ремня хлебные засушки с перочинного ножа, не позволял себе вмешиваться в разговор.

Андерс положил ладонь на кобуру:

— А караван наш не побьют в потемках?

Командующий повел плечами, как в ознобе:

— Караван сейчас в более благополучном районе.

В полдень всадники выступили из Хавзы. Верст через десять, привстав в стременах, Ваня увидел, что среди желтых скал, стеснивших шоссе, навстречу движется какая-то толпа. Человек семьдесят. Издали бросились в глаза красные, желтые тряпки женщин. Но больше было траурного. Приблизились, и Ваня увидел, что люди идут, странно подергиваясь. Да, под конвоем, и конвойные били прикладами. Серые лица, скулы как у черепов, глазные ямы темны, люди будто встали из земли. Женщины, дети, все босые, в лохмотьях. Душа Вани сжалась — ведь женщины, дети, не виноватые ни в чем. Шел среди них священник в камилавке, с крестом на груди. Он-то и проповедовал, казнил полумесяц крестом, разжигал рознь. Защищенный теперь толпой, он шел гордо, спокойно нес веру, а удары прикладов доставались пастве.

Увидев нетурецких военных, люди разом заплакали и все громче, надрывней. В ущелье поднялся их протяжный вой, послышался визг детей… Ваня оцепенел.

Фрунзе, пришпорив коня, догнал начальника охраны:

— Прошу, задержите это шествие и, как старший по званию, прикажите, чтобы не смели бить!

Офицер тут же подъехал к конвоирам, закричал в ярости, нагайкой хлестнул солдата. Фрунзе пробормотал, белея:

— Ну вот, показал пример, негодяй…

Дорога повернула, завела в узкую долину, как в трубу. По ней с гулом несся густой ветер. Гудел и гудел — невозможно было сосредоточиться. Словно выдувал из головы все мысли. Кроме одной — о несчастных. Не уцепиться ни за одну иную. Ваня ошалело оглядывался, стараясь уловить неслышимое за гудением. Сбоку в сумраке расщелины вдруг присвистнуло, из устья ее ударил шквал. Тугие воздушные канаты обхватили, потащили с седла, Ваня ухватился за луку.

Фрунзе к белой гриве коня пригнул голову в башлыке, блеснул голубой глаз. Казалось, вот-вот из сумрака выскочат с кривыми саблями наголо бешеные всадники. Но страшнее — хрипло воющая толпа…

…Ночь в Каваке, последнюю перед Самсуном, Ваня не спал: допоздна ждали подхода каравана — двигался из Мерзифона, не отдыхал в Хавзе. Чудилось, что с Кемиком в караване несчастье: какой-нибудь эшкия убил его…

Потом выяснилось: ночью турецкий патруль остановил фургоны за Хавзой. Дальше ехать не разрешается — к дороге вышла понтийская банда, хочет отбить своих, попавших в плен. Караван долго стоял на обрыве, лошади отфыркивались, арабаджи кряхтели. Во мгле едва проступали на фоне более светлого неба неясные очертания гор. Наконец явился офицер, обошел, ощупал, что в фургонах, убедился, что возницы — турки, посоветовал вернуться, переждать ночь в Хавзе. Но старший в караване Кулага сказал: «Румы нам ни к чему, и мы румам тоже. Приготовьте, ребята, оружие, и поехали!»

Впоследствии Кемик Ване рассказал, что и караван встретил за Мерзифоном толпу румов. Но то были не крестьяне с детьми, а сдавшийся в плен понтийский отряд. Пленных вел усиленный конвой.

«Среди них и белогвардеец был! — рассказывал Кемик. — Помнишь, который в отеле хотел подняться по лестнице, а ты еще схватил его за шкирку? Этот самый! Вдруг слышу, кто-то среди пленных матом ругается: «А, буденновцы, такие да сякие! Убит я, насмерть ранен!» Доктор Константин Васильевич с красным крестом на рукаве обратился к начконвоя: не надо ли помочь? Тогда этот белогвардеец выступил из строя: «Чтоб вы все сдохли! Ненавижу большевиков. Я еще буду драться с вами и вашими кемалями». Злобный! Константин Васильевич деликатно говорит ему: «Зачем ругаетесь? Анатолия ведет благородную борьбу…» Тот перебил: «Русский офицер веками бился с турками, а вы, большевики, предали армию, пошли целоваться с ними. Я презираю вас и до конца буду…» — «Проливать невинную кровь», — тоже перебил Константин Васильевич. С тем и разошлись…»

Из Кавака выступили вместе — фургоны и всадники. Сопровождал пожилой майор. Жаловался командующему: тяжело служить в Понтийских горах.

«Уж куда тяжелей», — вспоминая воющую толпу, думал Ваня и весь поджимался. Но это было еще не все. За перевалом Хаджилер на узкой дороге, мимо Вани, у самого стремени прополз еще один обоз, навсегда оставшийся в памяти. В открытых повозках сидели и лежали женщины в черном. Дети держались за их руки и плечи, скрючились у них на коленях. Слабенькая девочка выпала из повозки на дорогу. Конвойный поднял ее, синюю, положил на вещи, и девочка спрятала голову под сито…

— Аха, семьи бандитов переселяют в Амасью, — гортанно прохрипел майор, курительная трубка в его зубах заклокотала.