Турецкий караван - [171]

Хозяева говорили, что хватит войны, иначе «всех уланов — парней — земля возьмет»…

Ни за что не хотели хозяева брать денег:

— Слава аллаху! В саклю вошел с Кавказа человек — пожалуйста, спасыбо… Дэлегат пошлем, потом Кубан поедем…

«Вряд ли решатся оставить хозяйство, — подумал Фрунзе. — Осели, отношения с турками неплохие. Россия останется мечтой».

В первые дни на обратном пути рвал резкий ветер справа. С полудня его сила удваивалась. Шли на высоту — лошадей шатало, толкало в пропасть. На перевалах все выло, стонало, — казалось, само время, став живым, ревет и кружится, не знает, в какую сторону метнуться. Изматывало бесконечное гуденье ветра. А ничего! Цель, однако, достигнута… Всадники и упряжки упорно продвигались к повороту, где окажутся спиной к ветру. Наконец вот он, поворот, куда ему деваться!

— Слава аллаху, вздохнем! — весело крикнул Фрунзе.

То по бугристому шли плато, то в болотистой низине утопали. По склонам спускались к речкам и садам. И где только ни встречали людей, там веяло теплом. Каймакамы телеграфировали один другому: «Он выехал к тебе. Принимай согласно политике». Перевалы перед городом Мерзифоном теперь казались ниже, легче. На одном чисто блестел голый лед, на другом игриво вились ленты сыпучего снега. В затишках, совсем уже ласково пригревало солнце.

В городах на приглашение властей отдохнуть Фрунзе с улыбкой отвечал, что миссия спешит в Москву — рассказать о новой Турции… Не проехать сквозь толпы на площадях, город будто взял в плен. Голоса:

— Наш Кемаль очень благодарен тебе… Твоя речь… читали вслух…

И на душе Фрунзе было хорошо, преотлично. К тому же и погода — как май на севере, и живописное ущелье принимает шумно, по камням с ревом, будто играя, перекатывается взъяренная речка. Пусть и по краешку обрыва легла узкая дорога и кружится голова — вот уже Хавза, славный каймакам Ахмет и военный доктор, как родной: Фрунзе невольно вспоминал своего отца — военного фельдшера.

В черных елях потекли солнечные дымки Хавзы. Хавзинцы встретили в предместье, обрадовались, что благополучной была дорога. Через час компанией пили чай. До моря остались считанные часы пути — спуститься по склонам Понтийского хребта. Фрунзе поручил Кулаге передать журналистам в Самсуне, а потом и дома такое заявление:

«Мне пришлось сделать по Турции свыше тысячи верст верхом на лошади, пришлось побывать в самой разнообразной обстановке, посещать города, местечки и самые захолустные деревни, близко присмотреться к жизни народа… В настроении широких народных масс чувствуется огромный и резкий перелом в сторону, благоприятную для нас, соседей Турции с севера…»

ПОСЛЕДНИЕ ВЕРСТЫ

Они оказались самыми трудными — болела душа. Караван приблизился к пещерам, занятым отрядами Понта. Положение здесь, казалось, должно было измениться к лучшему, — ведь после Сакарийской победы Ангоры сепаратистским отрядам Понта не на что было рассчитывать. Понимают ли это их вожаки? Приходили известия, что будто поняли. Фрунзе надеялся, что здесь уже кончилась миром кровавая борьба.

Но тут же в Хавзе стало видно: погашенный было пожар вспыхнул вновь.

Ваня вымылся в природной сернокислой бане и поднялся в номер. Фрунзе, каймакам, начгарнизона и доктор склонились над картой, встревоженные.

Ваня понял, что обстановка на дороге осложнилась.

Хавзинцы были тем встревожены, что самоликвидация понтийской группировки в их районе сопровождалась актами мести, вспышкой активности еще не сдавшихся банд.

— Я знаю, что Гази отдал приказ щадить, — сказал Фрунзе.

— Но люди из карательных сил будто не слышали этого приказа, свирепствуют… — Тут каймакам настороженно взглянул на Фрунзе: — Правду ли писали газеты, что вы, ваше превосходительство, были гостем Османа в Ангоре?.. Того самого Османа…

— Да, был в доме Османа, — ответил Фрунзе. — Очень милый человек. Когда-то жил в Батуме, учился в гимназии…

Каймакам недоуменно переглянулся со своими:

— Милый?.. Осман-ага? Этот крайне жестокий человек?

— Жестокий? Осман-ага? — теперь удивился Фрунзе. — Но, кажется, я начинаю понимать вас. Нет, я был в гостях у Осман-бея. Он не имеет ничего общего с неким Осман-агой.

Каймакам, доктор — все посветлели. Доктор обнял Фрунзе:

— Легче стало на душе! Вы знаете, что это такое — Осман-ага?

В Лазистане Осман-ага, опора ислама, навербовал отряд добровольцев и пошел жечь села, где подняли мятеж недовольные шейхи. Сжег. Затем по дороге на Западный фронт он со своим отрядом жег, разрушал уже села христиан. Это было и в Самсунском губернаторстве, без разбора избивал армян и румов. Насиловал и в самой Хавзе, о мостовые разбивал детей…[10]

— Мы и сами побаиваемся его, — признался доктор. — Просили Ангору прислать революционный отряд для укрощения людей Осман-аги, не выполняющих приказ Гази — щадить… Важный приказ. Я не знаю, во всех ли он жандармских ротах имеется…

— Есть приказ, — ответил начгарнизона. — Мы его повсюду огласили, знают и в пещерах.

— Но не все хотят мириться, — вздохнул каймакам. — В округе выжжено двести сел. А население — стариков, женщин и детей — из разрушенных сел перевозят сейчас на восток…

— Спасаем, как можем, — сказал доктор. — Едет и врач. Даны инструкции. Но измученные конвоиры обозлены — переселяемые кормили бандитов… Сегодня мы принимали депутацию от сепаратистской группировки. Говорят: мы кончили воевать, ведь мы раньше честно служили правительству, сами удивляемся, как и зачем подняли оружие.