Тундра не любит слабых - [6]

Иван Федорович говорил о пароходе, как о человеке, с болью и горечью. И я понял, что он думает так и о себе: тоже ведь недалек час, когда ему уходить на покой, на пенсию.

А пароход старался казаться молодцом, бодро шлепал плицами по воде, хриповатым баском будил тишину печорских берегов, возвещая о своем приходе окрестные села. И лишь иногда, не сдержавшись, особенно в ночную пору, натужно, по-стариковски кряхтел и постанывал. «Ох-ох-ох, — чудилось мне в его скрипе, — грехи наши тяжкие, годы, годы!» И я вспоминал Осипа Вокуева, других стариков. Наверное, и они ночами иногда с трудом сдерживали стон, и у них ломило кости, и так хотелось отдохнуть подольше. Но с первыми лучами солнца они были уже на ногах, брались за работу. Потому что пусть лучше смерть придет неожиданно, застанет врасплох, когда ты занят любимым делом, чем ждать ее, стоя в затоне и глядя издали на жизнь, чувствуя, как ты уже отжил свое…

К счастью, грустные размышления прекращаются при солнечном свете, правда, оставляя в душе тонкий, чуточку горчащий осадок печали. На следующий день, высадившись в Печоре, я уже мчался в вагоне вполне современного экспресса опять на север и с нетерпением ждал встреч с новыми местами и новыми людьми.

…В Инте, довольно большом, красивом шахтерском городе, я задержался недолго. В связи с командировкой меня здесь интересовал лишь один человек — бывший директор совхоза «Большая Инта» Иван Игнатьевич Голуб. О нем я слышал еще в Москве, и люди, знакомые с этими краями, советовали непременно с ним повидаться: «О, он столько вам расскажет! Основатель такого совхоза!»

— Какой я основатель! — сердито нахмурился Голуб. — Скажут тоже… Я, если хотите знать, почти на готовенькое пришел. Люди за десять лет до меня начинали, а я в это время воевал. Конечно, и при мне кое-что сделано было за девять-то годков, но фундамент закладывали они, о них и пишите!

Он досадливо переложил какие-то бумаги на своем столе, отшвырнул попавшийся под руку карандаш. Я никак не мог уяснить, что могло вывести из равновесия этого плотного, на вид такого спокойного человека.

— Это я не на вас сержусь, — Иван Игнатьевич Прошелся по комнате, — на тех, кто меня одного на пьедестал подсаживает: «Голуб сделал, Голуб поднял, Голуб добился!» Понимаете, я человек в прошлом военный, кривить душой не люблю, потому скажу, что думаю…

Он коротко объяснил, что его разозлило. Он, Голуб, подходит по своей биографии для восхваления: воевал, имеет награды, уволился майором, приехал в эти места добровольно, был главным ветврачом комбината, потом уж — директором совхоза. Депутат Верховного Совета республики Коми, заслуженный ветврач. И даже теперь, когда он уже не работает в совхозе, корреспондентов нередко направляют к нему: дескать, основатель, знаток, энтузиаст. А надо о тех людях писать, которые закладывали совхоз в неимоверно тяжких условиях и теперь работают там…

— Езжай-ка, — Иван Игнатьевич доверительно перешел на «ты», — туда и познакомься с людьми на месте…

Главный агроном совхоза Василий Иванович мог бы стать видным ученым, сложись его судьба иначе. Но в 1942 году он был под конвоем привезен на Север, в один из лагерей. Вручную, топором да пилой, вместе с другими заключенными расчищал лесотундру и поймы рек, строил, пахал, замерзал в бараках. Об этом он говорить не любит. Куда охотнее и увлеченнее рассказывает о том, что делается сейчас в совхозе, что еще предстоит сделать.

Высокий, худой, сутуловатый, с большим носом, он похож на огромную птицу. Кабинет кажется слишком тесным для него, когда к тому же он еще расхаживает из угла в угол, часто потирая ладонь о ладонь, точно они мерзнут. Говорит глуховатым, хронически простуженным голосом. Сколько вынес этот человек!

Из его рассказа узнаю, что не только до революции, но даже вплоть до середины тридцатых годов пойменные луга и земли, расположенные в нижнем течении рек Косью, Большая Инта, Неча, Сырьяга, Кожим и других, оставались нетронутыми. Все сельское хозяйство Коми размещалось на юге. Когда началось строительство комбината «Интауголь», сразу же встал вопрос о том, как снабжать население будущего города молоком и овощами. Это был вопрос вопросов: только овощи и молоко могли победить бич Севера — цингу.

Некоторые разводили руками: ни молочное животноводство, ни овощеводство в таких высоких широтах немыслимо. Придется завозить из южных районов. Конечно, свежее молоко не повезешь, но овощи можно.

У других была память получше, и они напоминали скептикам о прошлом. Так, по данным переписи 1897 года, крестьяне Печорского уезда имели одиннадцать тысяч восемьсот семьдесят шесть голов крупного рогатого скота, в том числе семь тысяч шестьсот пятьдесят коров. В 1912 году здесь было создано двенадцать маслозаводов, которые производили до восьми тысяч пудов масла в год, причем значительную часть его отправляли через Мезень в Архангельск, а оттуда — в Москву и Петербург. Значит, и самим хватало, и продавали.

— И вот перед нами встала задача: создать свое молочное хозяйство, — Василий Иванович на минуту остановился и рубанул воздух рукой, будто отсекая возможные возражения оппонентов. — Привезли сюда два десятка коров, беспородных, местных. Не представляете, что это такое? Сейчас покажу…