Туманный день - [5]

В середине дня, когда в комнату, и без того душную, проник чад из кухни, он проснулся и сел, еле разлепив глаза.

Кухарка принесла измятый самовар и сахар в мешке; за окном носился туман пуще вчерашнего и стучали капли по железному карнизу.

«Больше пить не буду, — подумал Прошка, — начну жить по-новому».

Наливая чай, помешивая ложечкой, жуя булку, он продолжал неотвязно думать об ужасной чепухе вчерашнего дня… Хуже всего было ощущение безволия, какой-то ватной мягкости… После чая он решил пойти узнать расписание лекций. Проходя коридором, вспомнил, что отсюда начались вчерашние неприятности.

«Господи, если бы все было обыкновенно», — подумал он, заглядывая к Семиразову, — тот спал на спине, сложив, как покойник, кисти рук. Ничтожное лицо его было жалкое, как у немощных детей.

«Ну, слава богу, все в порядке», — подумал Прошка и, волнуясь, полез на сундук.

Швейная мастерская была такая же, как и вчера, только у стола сидели три бледные девочки и шили, поджав губы, платье для балерины Першинской.

«Все правильно, — подумал Прошка, — вот пятно на пыльном стекле — это я пальцем протер… нет, нет… лучше не вспоминать!»

Спрыгнув на пол, он долго медлил у третьей двери, потом осторожно, словно боясь, что кольнут в глаза, просунул голову: посреди комнаты, надевая подтяжки, стоял Фалалей.

— Извините, — пробормотал Прошка и вышел на улицу.

В густом тумане зажигались, отсвечивая в лужах, фонари, из мелочных лавок пахло овощами и спичками.

— Ах, ну конечно, они пробежали какой-нибудь другой дверью и сели, притворяясь куклами, пока я был в коридоре. Но кто же схватил меня сзади?.. В испуге я, наверно, повернулся к ним спиной, Фалалей и схватил, а мне показалось, что из коридора. Все-таки непонятно — зачем они сделали это. Пугали меня, что ли?

Он медленно брел по тротуару, стараясь думать о вещах обыденных, но мысль его, как испорченное часовое колесо, соскакивала и вертелась в направлении противоположном.

«Что было на самом деле, а что представилось — не понимаю, не разбираю!»

— Надо вспомнить что-то, и все станет ясным! — воскликнул он, останавливаясь у подъезда, куда только что подъехал автомобиль.

Швейцар торопливо распахнул дверцу. Опустив на подножку меховой ботик, показалось сначала обтянутое шелком колено, соболья муфта, и на тротуар выпрыгнула балерина Першинская. Прошка открыл рот и снял картуз, а из автомобиля тем же путем вылез господин в цилиндре. Он был похож на Прошку, как двойник.

Когда за балериной и этим — в цилиндре — закрылась дверь подъезда, Прошка, круто повернув, побежал прочь, бормоча:

— Вспомнил, теперь все вспомнил!

Настоящий собачий страх гнал его по улицам, и чем больше старался он стряхнуть с себя оцепенение, драму, — увидеть вещи, как они есть, тем страшней становилось, и все непонятности казались возможней.

— Вот папиросы «Нюх-Нюх» — бормотал он, глядя в окно табачной лавки, — я их постоянно курю, вот топаю ногой, вот след на стекле от моего пальца… Все это существует. Существует все, что я вижу, а я еще не видел всего, значит, я могу увидеть вещи гораздо страшнее, чем сегодня…

— Ну вот ты, — обратился он к дворнику, который, подойдя, внимательно слушал, — ты существуешь, а скажи, видел ли ты поддельных людей, которых делает Фалалей…

— Проходи, проходи, — сказал дворник строго.

— Куда же я пойду? Да, спасибо. Я пойду и все выясню.

Вновь подойдя к дому балерины, Прошка торопливо оглянулся, шмыгнул в подъезд и стал подниматься во второй этаж, где, прочтя на двери имя Першинской, позвонил, хотя палец его долго крутился около кнопки. На вопрос горничной он объяснил, что по очень важному делу нужно ему на минутку балерину Першинскую, и остался ждать в ярко освещенной дубовой передней, глядя на соболью шубу, от которой пахло духами и еще не остывшей теплотой.

«Шуба-то какая, — подумал он, — куда я лезу». Когда по комнатам послышались легкие шаги, он мгновенно вспотел от страха:

— Что я ей скажу, что я ей скажу?..

Балерина вошла, как насекомое, легко волоча за собой шелк платья, улыбаясь, как перед огнями рампы. При виде Прошки темные ресницы ее испуганно взмахнули.

— Это очень странно, — поспешно заговорил Прошка, прикладывая фуражку к груди, — вы такая красивая, как… я не знаю, а я вообще не стою ничего, но вышла глупая история, я остался в дураках, а он очень доволен, хотя он, конечно, черный таракан, у меня таких под кроватью — тысячи.

Глаза балерины снова дрогнули и с углов вдруг сузились смехом.

— О ком вы спрашиваете, — сказала она очень мягко, — я немного не поняла…

— Я, может быть, неясен… я спрашиваю о Прошке Черемисове… Может быть, он у вас по-другому называется — тот, кто с вами приехал.

— А, — сказала балерина и, слегка приподняв спереди юбку, быстро вышла, в дверях еще раз обернув к Прошке любопытное актерское лицо… Сейчас же в прихожую вошел, громко стуча каблуками, тот господин. Сдвинув брови, спросил:

— Чем могу служить? — и при этом оттеснил Прошку к двери.

— Извините, — забормотал Прошка, двигая губами, как на морозе, — нам необходимо объясниться: это важно для обоих, — и, словно во сне, глядел, будто в зеркало, в лицо господину, — вы настоящий?