Туманное Звено. Стихотворения - [26]

луны половина вкруг неба

скользит за другой половиной.

Так, воздух пронзив бороздою,

меняя земли выраженье,

луна ворожит над водою,

даря ей огня отраженье.

Земля, воздух, пламя и воды

владеют и днесь мирозданьем.

К несчастью, стихии природы,

я к вам подошла с опозданьем!

ТРУБЫ

АЗБУКА

Аз, буки, веди… Азбука, веди

нас к духу мудрости единым духом.

Мы поравнялись с тем, что впереди,

и возмужали зрением и слухом.

Аз, буки, веди… Аз — не просто я:

оно — лицом мне кажется высоким,

уже познавшим цену бытия,

впивающим целительные соки.

Аз, буки… Буки: вижу древо бук —

стоит оно зеленым чародеем.

Но золотом оно седеет вдруг,

а мы — всего лишь серебром седеем.

Аз, буки, веди… Ведать значит знать.

Я знаю лишь, что ничего не знаю.

Должна Сократа истину признать

я праведной и приводящей к раю.

Аз, буки, веди… Далее — глагол.

Готовность начинается глаголом.

И человек — покорен, прям и гол —

стоит пред ним, как конь перед монголом.

Четыре знака. Пятый знак — добро.

К нему мы шагом движемся, не бегом.

Вдали оно, как горное ребро,

блестит — для нас недостижимым снегом.

СОСНЫ

Начало дня душа проводит в книгах,

свинцовый почерк разума любя.

В тяжелом переплете, как в веригах,

сидит, не видя жизни вкруг себя.

Но вот, рванув окно, к ней входит ветер.

Она, взлетая, треплется как лист.

Зрачок еще природы не заметил,

но чувствует уже, как воздух чист.

И час девятый всё же наступает.

О девять музык! О девятый вал!

Душа к просмотру жизни приступает:

второй за ней остался перевал.

Уже дорожный воздух ей несносен.

Покинув возле дома свой баул,

лежит она у ног высоких сосен

и собственной лишь крови слышит гул.

Лежит она и зрит ее теченье,

уже не в силах выровняться вновь,

отдав любовь другим на попеченье,

словами заговаривая кровь.

НАДЕЖДА

Круговращенье крови и воды

известно всем: наш лоб врастает в тучи.

Мы ценим и ученые труды,

и чистых мучеников дух могучий.

Мы плохо знаем веру и любовь,

зато вполне знакомы мы с надеждой.

У самоеда леденеет кровь,

но жиром смазана его одежда

с надеждою на то, что теплота

останется внутри звериной кожи.

С надеждой — даже линии листа

для нас на излучения похожи.

Источник света так, увы, далек,

что параллельны эти излученья,

но легшая страницы поперек

надежда — совершает превращенье.

И, взятые не врозь, а сообща,

лучи дают единый веер света,

и та душа, что здесь была нища,

с надеждою предстанет для ответа.

В ПУТИ

Открылся ящик радио в глуши:

над нами волны музыки повисли.

О музыка, «дыхание души,

что тоньше слова и нежнее мысли»!

Звук музыки и свет немой луны

сливаются для нас в причину грусти.

Так ширится поток речной волны,

встречая вал соленой влаги в устьи.

Так рельсам при луне и при звездах

немыслимыми кажутся крушенья,

но люди, едущие в поездах,

друг другу каются в своих грешеньях.

Питаемы струею чуждых слез,

в своем пути чужих мы утешаем,

но музыкой, но стуканьем колес,

но равнодушьем — близких разрушаем.

РАКОВИНА

Вадиму Андрееву

За годом год ступеньку не одну,

вздымаясь, отнимаем мы у века,

и всё ж не в вышину, а в глубину

прыжок — есть назначенье человека.

Лишь непрестанно думая о дне

всеобщего духовного слиянья,

на низшей, на подводной глубине

он видит перлы высшего сиянья.

Сияет перл меж двух кривых частей

глубоководной раковины южной.

Составленный из сердца и костей,

ее изучит человек недужный:

застыла в виде извести она,

хранит она гудение пучины

и пустотой насыщенной полна,

как череп музыканта пред кончиной.

ЯЩИК

Когда письмо нам говорит о смерти,

оно одето в черную кайму:

лежит печать печали на конверте,

но этот траур, в общем, ни к чему.

Смерть и без нас управится с делами —

не душам это дело понимать…

Душа, с живыми странствуя телами,

должна надежды якорь поднимать.

Исходят паром трубы парохода,

парит над чемоданами судьба.

Мы, кажется, живучая порода,

но наш багаж содержит и гроба.

Уже вздымают ящик тот из трюма:

на дно идет он, лес еще любя…

Не думайте, не думайте, не думай,

что будет день такой и для тебя!

ТРУБАЧ

Она спускается вдоль дома,

ее материя груба,

но нам с младенчества знакома

гремящая дождем труба.

Глаза мои, глядите выше,

в этаж, где нет уже ключей:

приставлены к зияньям крыши

немые трубы — для печей.

А вот трубач на службу едет

с уже раскрытою губой,

с обычно сделанной из меди

особо выгнутой трубой.

Даны ему земное ухо

и губы бренные, дабы

он мог идти дорогой духа

посредством духовой трубы.

1946

ТРУБЫ

Незримая струя подземных вод

проходит без труда на каждом месте.

Дыхания труба и пищевод —

о две трубы, играющие вместе!

Чем грубая плотней и горячей,

тем призрачнее и слабей другая.

Она поет в сиянии лучей,

себя уже с трудом превозмогая.

Нам не уйти от нашего лица,

нам не уйти от «быть самим собою».

Нет, музыка, до самого конца

придется нам пребыть — труба с губою.

РЫЦАРЬ

Издалека течет вода.

Исток ее на чистом кряже,

и всё же воду иногда,

увы, я уличаю в краже.

Она несет с плота белье,

срывает с насыпи полено…

Но бедный рыцарь пьет ее,

склонившись на одно колено.

Скользит по ней его губа,

уже он весь на водном лоне.

За ним крестовая борьба,

и выспренность в его поклоне.

В воде — разбитая звезда,

прообраз всех его крушений.

Но рыцарь видит сквозь года

лучи иных соотношений.

Иных лучей, иных речей

он слышит вышнее теченье

и тушит лампу в сто свечей

в знак низкой жизни пресеченья.