Туманное Звено. Стихотворения - [28]

жар… Этот огонь неугасим.

Не танцевала никогда я

на ученическом балу:

я с внутренним огнем, худая,

сидела, в мае, на молу.

Сырое солнце целовало

ртуть рыб в баркасе с черным дном

и глянец моего овала

(оставив крапины на нем).

Горел закат на каждом крове,

и яд стиха проник в меня…

Чудесным зароженьем крови

и до сих пор страдаю я.

УЗЕЛ

На ярмарке в ушах цыганки вещей

загадочно качается кольцо:

имеется почти у каждой вещи

лицо для всех и тайное лицо.

В расщелине арбуза или дыни

видны нередко слоя два иль три:

то что снаружи кажется твердыней,

пленяет нежной мякотью внутри.

Но нелегко в цветение пуститься

растению над глиняным горшком.

Не каждый цвет умеет распуститься:

иной цветок закручен, точно ком.

В обыкновенном зданьи из бетона

куст чайных роз закрыл одно окно.

Ужель той розе в качестве бутона

родиться и увянуть суждено?

КОЛЕСО

Грохочет гром… Но желтою слезой

блистает мед в коробочках из воска.

Желая ознакомиться с грозой,

навстречу грому катится повозка.

Возок — из многих состоит частей:

оглобли, кузов, ось, колеса, доски.

А человек — из крови и костей,

из помыслов возвышенных и плоских.

Летит назад дороги полоса

под круглыми ногами колесницы.

Неправда ли, основа колеса —

окружность, сдерживающая спицы?

Жизнь, вдохновение и мастерство

охвачены одним железным кругом,

чтоб трепетало наше существо,

чтоб мы умели говорить друг с другом.

ОСВОБОЖДЕНИЕ

Георгию Раевскому

Язык телесный, ты — для огорода,

где сладок вкус и меда и стручка.

Но потрудись за тех, кого природа

духовного лишила языка.

Давай поговорим с тобою просто

за тех, кто не находит слов прямых,

за тех, в ком мысли маленького роста —

за жен косноязычных и немых.

Жена построит шаткие устои,

извилины ума в себе любя.

Ей нужно чувство: самое простое —

освобожденье от самой себя.

Такая сила ей необходима,

чтоб о земных препятствиях забыть,

чтоб быть тропой в тайге непроходимой,

чтоб быть в ударе… чтобы просто — быть!

ГРОЗА

Блистательно вздымает месяц новый

над городом свой одинокий рог.

Залогом счастья, в образе подковы,

лежит он на скрещеньи двух дорог.

Одна — полна небесного влиянья,

таит другая — груз земных страстей.

Но есть в кресте дорог квадрат слиянья,

и зрелище грозы из двух частей.

Гроза и страсть явления природы,

без коих воздух жизни слишком тих.

Но нам в грозу нужны громоотводы,

чтоб молния могла вонзаться в них.

Жена слаба: едва ль она забудет,

что вышла из Адамова ребра…

Но пусть в грозу всегда со мною будет

стальной отвод чернильного пера.

Высоким острием души приемлю

неотразимый и нежданный дар.

Но усмиренно удалится в землю,

пройдя по стержню, грозовой удар.

СКАЛА

Тот знает, кто во тьме себя искал,

что не всегда смеются зубоскалы,

что слезы в пьяный капают бокал,

что над собою плачут даже скалы…

Где пахарь, и стрелок, и рыболов

приподнимают шляпы с петушками,

там гребни горных сахарных голов

стоят под сахарными облаками.

Там реет петушиное перо

над войлоком тульи и над забором,

и ветровое горное ребро

спускается невозмутимым бором.

Должна еще одно сказать я вам:

там есть необычайные утесы…

Край шляпы прижимая к головам,

на край скалы глядят каменотесы.

Не на вершину, в мире тишины,

где снег, как серебро, средь камня вкраплен,

а ниже — на отвес глухой стены —

той, из которой выступают капли…

Ту влагу твердокаменных пород

не сушат даже горные морозы.

Взгляните: из скалы — из года в год —

сочатся человеческие слезы.

Известно ль вам, что сладостную соль

родит сама в себе порода эта?

Что настоящая пронзает боль

и вымышленную любовь поэта.

РАЗДВОЕНИЕ

Не видя караваев хлеба,

из войлока создав диван,

под снежной пеленою неба

ведя собачий караван,

разбуженная тишиною,

связав со снегом жизнь свою

не самоедкой ли смешною

я перед вами предстою?

В одной из жизней самоедкой

я, без сомнения была:

саму себя душою едкой

люблю я разъедать дотла…

Сплетутся мысли пауками

(опутать сердце разум рад!)

и головными хоботками

изъеден мой сердечный клад.

К нему сиянье не вернется,

хотя он, как и прежде, чист:

он потемнеет и свернется,

как змейка иль осенний лист.

ПЕЧАТЬ

Под осень мысль сидит на берегу,

блестящих рыб ловя рукой искусной.

Хотя себя от чувств я берегу,

в основе мысли есть обычно чувство.

Но я в суровом выросла краю,

где в тупиках остроконечны зданья.

Их крыши заострили мысль мою,

и суше я, чем многие созданья.

Послушна голове моя рука.

На мне пятно рассудочной печати.

И тайные страницы дневника,

признаться ль вам? пишу я для печати.

СОЛОВЬИ

Лунный лик, законченный вполне,

смотрит на листы мои не всуе:

я пишу охотно о луне,

строчками лицо ее рисуя.

У луны есть странная черта:

у нее непрочны очертанья…

Вот сейчас луна уже не та,

что была в начале начертанья.

Есть четыре облика луны:

фас, два профиля и половина.

Обе половины мне видны

на основе ночи соловьиной…

Стонут соловьи в любом краю.

Различая листьев шепот робкий,

мысли о прошедшем достаю

я из черепной своей коробки.

Память, взгляды выше поднимай!

Помнишь, за общественным строеньем

сад был ежегодно в месяц май

полон соловьиным настроеньем?

Горизонт был слева розовей,

а направо падал полог черный…

В эти ночи каждый соловей

был куском серебряного горла.

УЛИТКА

А.В. и Л. Е. Румановым

Одним даются извлеченья

из всех греховных повестей,

другим — лишь доблесть отвлеченья

от человеческих страстей.