Туманное Звено. Стихотворения - [25]

на ветвях лежит он облаками,

звездами — вкруг нашей головы:

звезды те мы трогаем руками.

Ночью месяц вносит серебро

в глубь домов, во все концы селенья.

А в углах домашнее добро

уж готово для переселенья.

1942

КОСТИ

Всё дождь и дождь… Дождливою зимою

мой день подобен дыму из трубы.

Под зонтиками с капельной каймою

прохожие — как черные грибы.

Шагая меж бульварными стволами,

вдоль скользких современных колесниц,

городовые черными крылами

издалека напоминают птиц.

От улиц отделенная стеною,

я состою из грусти и костей.

Мне скучен южный дождь с его длиною,

но с севера я жажду новостей.

Там в твердом виде носят в ведрах воду,

под твердым лбом взирает бирюза,

луна сквозь вьюгу смотрит на природу,

и даже снег имеет там глаза

(ни разу не бывающая дома,

недвижимо стоит среди двора

с метлою баба снежная в три кома —

два глаза ей всадила детвора).

На гнутых брусьях движется телега.

И дед, имея деревянный вид,

под Рождество, чрез океаны снега

до ельника добраться норовит.

О ель с многоугольным гардеробом,

я не забыла роль твоих ветвей…

Всё так же ль устилаешь перед гробом

дорогу ты на родине моей?

Одновременно страшен мне и жалок

колючий угол срезанной хвои…

Быть может, там под каркание галок

по ней проедут косточки мои.

СТРЕЛОК

В горах я. Посудите сами,

какой здесь может быть зимой

закат над синими лесами,

подножья коих крыты тьмой.

Одна звезда висит над лесом,

другая просто над горой,

и облако длиной и весом

подобно острову порой.

И я не та. Всё дело в снеге:

преображает он места.

И лес плывет ко мне в телеге,

поставленной на два шеста.

А выше — воздух без предела

разносит колокольный звон,

из косточек людского тела

вытягивая душу вон.

Душа не с ним, она не с нами,

она, увы, не знаю где,

она, себя наполнив снами,

быть может — наяву — нигде.

Давным-давно, еще в Париже,

ей снился шедший на ночлег

стрелок, а рядом с ним и ниже,

и выше — ровно шедший снег,

и черной жести крест ажурный

на перекрестке трех дорог,

и голубой солдат дежурный,

взирающий на лунный рог.

Луна в больших горах зимою

светла, и снег не страшен ей:

огни, оправленные тьмою,

обычно кажутся ясней.

ТЕЛЕГА

Дана слепая сила мне:

предчувствий у меня немало.

Я часто видела во сне

места, где я потом бывала.

О черепичное село,

овеянное верхним ветром,

что черепахой залегло

под солнцем на пригорке светлом…

Там старость ходит за водой.

Как полукруг (с орлиным носом,

со жбаном, с жесткой бородой),

стоит старуха пред насосом.

Она живет в тени сто лет,

потом, как снег весной, уходит,

оставив на погосте след,

куда в Покров ребенка водят.

Как пни, глаза его круглы.

Не балует он нас словами…

Везут коровы, не волы,

телегу с гробом и с дровами,

минуя рыхлые мосты,

сырую с бакалеей лавку,

где допотопные цветы,

насаженные на булавку,

и куль, вмещающий зерно,

на горестном полу из глины…

С таким мешком давным-давно

влезала я в тот поезд длинный,

который вез через поля,

через леса — холстины с хлебом…

Была зима. Пургой пыля,

земля моя сливалась с небом.

НА ВОКЗАЛЕ

Блестит у горного подножья

под зимним солнцем городок.

Нам шлет разлуку воля Божья

иль просто — поезда гудок.

Вокзал. Насосы и солома.

Морозный воздух и навоз.

Дитя, похожее на гнома,

рассматривает паровоз.

Натертые ночным морозом,

блестят железные пути.

Но липнет солнце к снежным розам,

и время им в слезах уйти.

Те слезы с крыш текут гурьбою.

В слезах ОНА стоит в окне.

С сухим платочком пред собою

ОН — на дорожном полотне.

Качается платок разлуки.

Она — сама как полотно.

Ее покинутые руки

вытягиваются в окно.

Ей поезд паром угрожает,

уже издав свои свистки.

Она надежду провожает

движеньем сердца и руки.

Пар разворачивает петли,

и поезд выгнулся в дугу…

Не бойся, поезд мой, не медли:

ты выпрямишься на бегу!

ОСЕННИЙ ЛИСТ

Имеет золота удельный вес

день ранней осени: сияньем неба,

листвой, воспламеняющею лес,

тяжелым медом и обильем хлеба.

Насущный сок земле стараясь дать,

ночные ливни падают в долины,

но шлет за ними в поле благодать

осенний день сверкающий и длинный.

Щадите блеск осеннего листа —

строения из сухости и света.

Он плод распада: плоть его пуста,

но смерть ее — сиянием одета.

КЛЕН

Вода в осеннем озере застыла.

Лежит она средь круглых берегов.

Природа отражается в ней с тыла,

и спереди, и сверху, и с боков.

Да, осень. Небо, с проседью местами,

лежит над нами всюду и нигде.

Клен, выведенный крупными листами,

вниз головою держится в воде…

Всё это я уж видела однажды:

и сжатый хлеб, и вытянутый лен,

и зной, и высыхающий от жажды

над северной водой склоненный клен.

Весь ствол его с высокими суками,

с листом, с дуплом и с гнездами ворон,

с ладонями в коре и с кулаками —

бесхитростной водою повторен.

Но каждый лист, став трепетней и суше

(вися на ножке, точно на гвозде),

подобен стал, на влаге и на суше,

пятиконечной золотой звезде.

ПРИРОДА

На листьях осеннего цвета

блеск месяца сосредоточен.

Совместно из тени и света

слагается живопись ночи.

Ночь. Кошка гуляет вдоль крыши

поросшего мохом сарая,

а прямо над кошкой и выше

сияет вместилище рая.

Направо зияние, вроде

могильной дыры, а налево

спокойно блестят в огороде

плоды допотопного древа.

Луна… с дикой тягой к томленью,

проявленной воем собаки,

и рознь между страстью и ленью,

встречающая нас во мраке.

Как лебедь за сладостью хлеба,

как львица за гривою львиной,