Туманная река - [4]

На следующий день после выписки в ближайшем магазине я купил пару пачек папирос «Беломорканал» и триста граммов мармелада детского в дольках. Одну пачку я отдал Семенычу, вторую в свою больничную палату для курящих мужиков, а мармелад подарил молоденькой санитарке Наташе, которая все эти дни на меня дулась и обижалась.

3

Родной детский дом имени Григория Россолимо, который располагался в двух, двухэтажных зданиях, в одном здании находились наши спальни, в другом мастерские, встретил меня тишиной. Что было объяснимо, так как все ребята сейчас были в школе.

— Ну что Крутов, опять ты вляпался в историю? — спросила меня воспитатель, а так же по совместительству заведующая, Лариса Алексеевна.

Полная женщина лет пятидесяти с хвостиком, насколько мне подсказывала память моего второго я, была человеком не злым, многое нам прощала, да и просто жалела нас.

— Зачем ты полез на этот старый барак? Что там медом тебе намазано? Май месяц, скоро экзамены, кем ты будешь в будущем обалдуй? Сил на тебя моих нет.

Все вопросы, предназначенные мальчишке, в теле которого я оказался, я пропустил мимо ушей. Ну что сказать, был глуп, исправлюсь?

— Лариса Алексеевна, вы же знаете, как я вас уважаю, — внезапно сменил я тему, — а комната, в которой я жил с братом и матерью останется за мной?

— Конечно? — удивилась воспитатель, — тебе скоро исполнится шестнадцать лет, экзамены сдашь и вернешься в свою комнату. Никто от туда выселить тебя не имеет права, а если это произойдет, не беспокойся, мы отстоим твои права. Мы своих воспитанников в обиду не дадим! А что ты вдруг этим заинтересовался?

— Думаю чем заняться после школы.

— Учишься ты слабо, иди на завод или на фабрику, — усмехнулась Лариса Алексеевна, — у нас в СССР любой труд в почете.

Спасибо обнадежили, подумал я и поплелся на второй этаж, где располагалась спальня старших ребят. В длинной комнате было четырнадцать кроватей, которые стояли в два ряда и занимали восемьдесят процентов жилого пространства, еще пять процентов тумбочки, остальное — длинный проход. Как в пионерском лагере. Моя койка была самой козырной, она стояла у окна в самом дальнем от дверей углу. Рядом были кровати моих корешей, Толика — Маэстро, Саньки — Зёмы, Вадьки — Буры. Над койкой Толика висела гитара, которую как он говорил, его отец привез из Германии. Его история так же чем-то похожа на мою, мать умерла, правда отец их не умер, а бросил несколько лет назад и у него другая семья. Здесь в детском доме он вместе с сестрой, Наташкой, они близнецы. Фамилия у него Марков, но прозвище из-за своей тяги к музыке. Санька — беспризорник, родителей своих вообще не помнит. Прозвище Зёма образовалось от его фамилии Земакович. А Вадьку мать оставила на попечение бабушки и уехала куда-то в Сибирь на заработки. Бабушка его умерла, а от матери ни слуху, ни духу. Прозвище у него — Бура, так как фамилия его Бураков, чем то похож фигурой на медведя. Он самый физически сильный из нас. Зато я самый авторитетный и в компании за старшего. И судя по моим разбитым кулакам, махать ими мне приходилось довольно часто.

Я открыл дверцу своей тумбочки и обследовал ее. Учебники, тетради, какие-то шурупы и неплохая свинчатка. Я взял ее в кулак, сжал, легла она в него как родная. На самом дне обнаружились десять рублей, две трешки и четыре рублевки. Память моего предшественника подсказала, что рубль сейчас не такое уж большое богатство. А те советские деньги, которые помнил я, должны были вот-вот появиться. Но в каком году произойдет смена денег и деноминация я не вспомнил. Получается сейчас рубль — это как десять копеек в восьмидесятых годах.

— Денег нет, но вы держитесь, — усмехнулся я, вспомнив слова одного политического бездельника из первой жизни.

После шахматных больничных баталий я разбогател на семнадцать рублей. Весь свой капитал, двадцать семь рублей, я спрятал в книжку по литературе. Надо бы разведать, где тут в Измайлово играют в шахматы, можно будет снова подзаработать. Не в деньгах конечно счастье, но без них плохо. Я взял в руки Толькину гитару провел по струнам и поднастроил ее. Играть я научился в первой жизни, будучи студентом Политеха, потом много практиковался в туристических походах и на сплавах, виртуозом, конечно, не был, но слух имел, и играл сносно.

— Призрачно все в этом мире бушующем, — запел я негромко, — есть только миг, за него и держись.

Да, пальцы о непривычки моего нового тела заболели. Видать Богдана музыка особенно не интересовала, исправим это недоразумение. Ведь музыка строить и жить помогает. Я повесил гитару на место и закимарил на своей кровати.

— Богдан! Братуха! — услышал я сквозь легкий сон.

Я разлепил глаза и увидел, как на меня несется худой и высокий Зёма, — а мы думали, что ты уже все каюк, я уж думал сам этой вертихвостке поджопников надавать.

— Здаров, братан! Как видишь, наша советская медицина враз меня на ноги поставила, — заулыбался я.

Тут же в дверь влетели и Маэстро с Бурой, они радостно меня обнимали и похлопывали. Странное дело, в первой жизни у меня друзей к сорока шести годам практически не осталось. А тут сразу три преданных товарища, необычные ощущения.