Туман - [14]

Часто они выходили вместе на прогулку и так шли в молчании, она думала о покойном муже, а он – о том, что попадалось на глаза. Она говорила ему всегда об одном и том же, о делах будничных, старых как мир и почти всегда новых. Часто ее речи начинались словами: «Когда ты женишься…»

Каждый раз, когда им встречалась красивая или просто хорошенькая девушка, мать украдкой поглядывала на Аугусто.

Потом пришла смерть, тихая, чинная, кроткая и безболезненная. Она вошла на цыпочках, без шума, влетела как перелетная птица и осенним вечером унесла маму. Мать умерла, вложив руку в руку сына и устремив взор на него; Аугусто чувствовал, как холодела рука и застывали глаза. Он отпустил руку, запечатлев на ней горячий поцелуй, и закрыл матери глаза. Затем он опустился на колени у кровати, и перед ним прошла история всех этих лет, похожих друг на друга как две капли воды.

А сейчас он шел по проспекту Аламеда, над ним щебетали птицы, и он думал об Эухении. У Эухении есть жених. «Чего я боюсь, сын мой, – часто говорила ему мать, – так это минуты, когда на твоем пути встретятся первые шипы». Если бы она была здесь, она превратила бы эти первые шипы в розу!

«Будь мама жива, она нашла бы выход, – сказал себе Аугусто, – в конце концов, это не труднее, чем квадратное уравнение, и, по существу, это не более чем квадратное уравнение».

Слабый жалобный визг прервал его размышления. Аугусто огляделся и увидел в зелени кустарника несчастного щенка, искавшего, казалось, свой земной путь. «Бедняжка! – сказал Аугусто. – Его еще слепым бросили, чтобы он умер; им не хватило мужества убить его». И он взял щенка на руки.

Щенок искал сосцы матери. Аугусто поднялся и пошел домой, думая: «Когда об этом узнает Эухения, вот будет удар для моего соперника! Она, конечно, полюбит бедного песика! Ведь он такой милый, такой славный! Бедняжка, как он лижет мне руку!..»

– Принеси молока, Доминго, только быстро, – сказал он слуге, едва тот открыл ему дверь.

– Чего вам вздумалось купить щенка, сеньорито?

– Я не купил его, Доминго, этот песик не раб, он свободный; я нашел его.

– Ну да, он просто подкидыш.

– Все мы подкидыши, Доминго. Принеси молока.

Доминго принес молока и тряпочку, чтобы щенку было легче сосать. Затем Аугусто велел купить соску для Орфея – так он, неизвестно почему, окрестил песика.[48]

Отныне Орфей стал его наперсником и поверенным всех тайн его любви к Эухении.

«Понимаешь, Орфей, – мысленно говорил Аугусто, – мы должны бороться. Что ты мне посоветуешь? Ах, если бы тебя знала моя мать… Но ты погоди, погоди, придет день, когда ты будешь спать на коленях у Эухении и чувствовать на себе ее теплую, нежную руку. А сейчас что нам делать, Орфей?»

Обед в тот день был унылым, прогулка – тоже унылой, и партия в шахматы унылой, унылыми были и сны в ту ночь.

VI

«Я должен принять решение, – говорил себе Аугусто, прогуливаясь напротив дома № 58 по проспекту Аламеда, – так дальше продолжаться не может».

В эту минуту открылась дверь балкона на втором этаже, где жила Эухения, и вышла сухопарая седая дама с клеткой в руках. Она собиралась вынести на солнышко свою канарейку. Но как только она повесила клетку, гвоздь выпал – и клетка полетела вниз. «Ах, моя Крошка!» – раздался отчаянный крик. Аугусто поспешно схватил клетку – внутри металась испуганная канарейка.

Аугусто поднялся по лестнице, канарейка трепетала в клетке, сердце трепетало в груди. Дама вышла навстречу.

– Я так благодарна вам!

– Ну что вы, сеньора.

– Моя Крошка! Пташечка милая! Ну замолчи, успокойся! Не угодно ли войти, сеньор?

И Аугусто вошел.

Дама провела его в гостиную и со словами: «Обождите немного, я отнесу мою птичку», – оставила одного.

Тотчас в гостиную вошел пожилой господин в темных очках и феске. Конечно, это был дядя Эухении. Усевшись рядом с Аугусто, господин обратился к нему на эсперанто.

В переводе эта фраза означала: «Вы согласны со мной, что всеобщий мир наступит скоро и благодаря эсперанто?»

Аугусто подумал о бегстве, но любовь к Эухении удержала его. Господин продолжал говорить на эсперанто.

Наконец Аугусто решился.

– Я не понимаю ни слова, сеньор.

– Он, конечно, говорил с вами на этом проклятом жаргоне, который называют эсперанто, – сказала тетка Эухении, вошедшая в эту минуту в гостиную. И, обращаясь к мужу, добавила: – Фермин, этот господин принес канарейку.

– Я понимаю тебя не лучше, чем ты меня, когда я говорю на эсперанто, – отвечал ей муж.

– Этот господин подобрал внизу мою бедную Крошку и был настолько любезен, что принес ее. Простите, – она обернулась к Аугусто, – как вас зовут?

– Я Аугусто Перес, сеньора, сын покойной вдовы Перес Ровира, которую вы, быть может, знали.

– Сын доньи Соледад?

– Совершенно верно.

– Как же, очень хорошо знала. Примерная вдова и мать, поздравляю вас с такой матерью.

– А я поздравляю себя с тем, что счастливый случай позволил мне познакомиться с вами.

– Счастливый! Вы называете счастливым это происшествие?

– Для меня – да.

– Благодарю вас, – сказал дон Фермин и добавил: – Людьми и их делами управляют таинственные законы, которые человек, однако, может отгадывать. У меня, сеньор, почти обо всем есть собственное мнение.