Тумак фортуны, или Услуга за услугу - [8]

— Желаю, — мотнул я головой.

— Врёшь, не желаешь. Я душу твою, Васька, насквозь вижу. А моя душа для тебя всё равно что потёмки беспросветные. С-сумерки, Васька, темень ночная. Непостижимое инобытие. А непостижимое, Васька, постигается через постижение его непостижимости. Какое, спрашиваешь, нынче число? Отвечу тебе словами великого Сократа: а хрен его знает!

Вовка-прессовщик, здоровенный бугай под два метра ростом, свалить которого можно было не иначе как шестью бутылками водки, внезапно встрепенулся и мечтательно произнёс:

— Знавал я одного Сократа, братцы. Головастый был мужик, скажу я вам. Тоже, бывало, любил о жизни потрепаться и идеи всякие говорил. Лысый был, как моя коленка, с бородавкой на носу, в очках. Чудной был человек. Такое порой отмочит, что хоть башкой об стенку бейся. Я и бился поначалу, а потом ничего, привыкать начал.

— Где ж ты с ним столкнулся-то, а? — спросил кто-то.

Вовка уставился на вопрошавшего налитыми кровью глазами.

— В Кащенке, где ж ещё. Со мной тогда рецидив приключился, на почве чрезмерного увлечения спиртом «рояль», вот меня и спровадили туда для поправки здоровья.

— И что же Сократ?

— А что Сократ? Ничего Сократ. Выписали мужичка — сразу же, как отрёкся от этого своего блудословия. А вот Христос, так тот до сих пор бока на койке казённой пролёживает. Видно, долго ему ещё люминал глушить. Стойкий мужик, братцы, кремень каких мало. «Не отрекусь, говорит, от истины, и всё тут. Истина, говорит, превыше всего». Всё ожидал, бедолага, нашествия жидо-масонов, ждал, когда же распнут его, сердешного, за правду-матку. Он и крест-то уже изготовил, мелом на палатной двери изобразил, как раз по своему росточку плюгавому, всё примерялся к нему, пристраивался. Уважал я его, братцы, за многое. Водку, к примеру, только «кристалловскую» потреблял.

— Иди ты! — ахнул кто-то.

Вовка надулся и обиженно засопел.

— Дурак ты. Я брехать не стану.

— Я б так не смог. Коли нутро горит, любую бормоту примешь.

— Такое только Христу под силу, — авторитетно заметил Вовка. — Кремень, а не человек.

Последнее сообщение Вовки-прессовщика произвело на бригаду сильнейшее впечатление.

— Вот гляжу я на вас, мужики, — вновь подал голос Колян, — и разбирает меня тоска. Просто уши вянут вас слушать. И до чего ж вы, мужики, тёмный народец!

Он закатил глаза и икнул мощно, с надрывом, так что кадык его аж в самый подбородок упёрся. Потом хлопнул очередной стакан и медленно, с достоинством, сполз под стол, где и отключился.

— Братва, волоки бригадира в каптёрку, — распорядился Вовка. — Пущай прочухается.

Философа бережно подняли и отволокли отсыпаться. Вовка же, вернувшись к столу, наполнил до краёв стакан и официально заявил:

— Всё, братцы, шестой пузырь добиваю. — Он проглотил водку, даже не поморщившись. — Сейчас окосею.

И окосел. Взгляд его остекленел и стал бессмысленно-блаженным, рожа побагровела, на толстых, как у папуаса, губах заиграла идиотская ухмылка, массивная челюсть отвисла, и на мою газету, и без того обильно усеянную окурками и залитую водкой, упал тлеющий бычок. Я и глазом моргнуть не успел, как в дедморозовском подарке, вокруг вовкиного бычка, образовалась дыра.

И тут надо мною нависла чья-то зловещая тень. Откуда-то из-за спины появилась рука и сдёрнула мою газету со стола.

— Не трожь, — предостерёг я, едва ворочая языком, и оглянулся.

Вором оказался Саддам ибн Хусейн, леший его забодай. Стянув мою газетку, он тут же уволок её в свой угол, где и принялся жадно читать. Как обычно: снизу вверх и справа налево, начиная с последней страницы. Как и положено правоверному последователю Аллаха. Я махнул рукой — грех обижаться на юродивого.

Оглядевшись, я произвёл следующее наблюдение. Лыка не вязал уже никто, разговоры как-то разом прекратились, все кивали, сопели и пускали пузыри. Нужная кондиция была достигнута.

Чего уж греха таить, я и сам был на грани помутнения рассудка. Вскоре я тоже закивал и отключился.

Так прошёл мой первый трудовой день в новом году. Если верить Светке, то домой в тот день я приполз на карачках. А я ей верю.

Глава шестая

Всю ночь по моей квартире кружила стая бутылочного цвета змеев-горынычей и злобно косилась на мою спящую персону. У одних были шашечки на чешуйчатых боках, словно у такси, другие сжимали в своих лапищах по одной, а то и по паре монтировок. Утром, едва продрав глаза, я твёрдо решил: всё, баста, больше никакой водки, а то ведь недолго и в Кащенку угодить. Психушки мне сейчас только и не хватало для полного счастья. Хорош, мужики, пора завязывать.

Светки дома не оказалось. Сегодня, вспомнил я, у неё дневное дежурство. Что ж, придётся выбираться из дерьма в одиночку. Ну да не впервой.

Смахнув со спинки кровати зазевавшегося змеёныша, я кое-как поднялся. Мир воспринимался с трудом, сквозь муть в глазах, шум в ушах и пелену в мозгах. Организм трясло, как при армянском землетрясении, в нутре бушевал пожар, правый глаз заплыл, а рук и ног я не чувствовал вообще. Хреново твоё дело, Василь Петрович, сказал я себе, тебе ведь ещё на работу пилить. Не отбросить бы тебе с перепою коньки.

Коньки я не отбросил. По крайней мере, на этот раз всё обошлось. Кое-как собрался и отправился на смену.