Тукай - [12]

А это что за длиннющая песня? «Байт о нерадивой снохе». Оказывается, и о неряшестве нерасторопной снохи можно слагать баиты.

«Стихи в последней главе мне очень понравились, — вспоминал Тукай, — в Кырлае читал я только «Газизу» и «Собат эль-гаджизин», поэтому, встретив в книге неприличные слова, я в недоумении спрашивал себя: «Неужели о таких вещах можно писать в книгах?»

Тут было чему удивляться: песни или баиты, которые распевали в деревне, и дидактические поэмы вроде «Кисекбаша» и «Собат эль-гаджизина» до сей поры казались Габдулле несовместимыми, как вода и масло. А вот поди ты, оказалось, что между ними есть нечто общее: и те и другие напечатаны в книге. Книге же Габдулла верит безгранично, для него это святыня. Живя в Кырлае, он привык смотреть на книгу как на извечно данное, всегда существовавшее, вроде травы, цветов и деревьев, луны или звезд. Теперь же, познакомившись с «Февакихель-джолясой», он увидел запечатленными в книге те самые песни, которые слагали Асат и Мингали, Маннигуль и Джамиля. Габдулла сделал для себя открытие: книги-то, оказывается, сочиняют. Ведь кто-то собрал эти песни и баиты и напечатал их.

«Иногда, под впечатлением «Февакихель-джолясы», я отправлялся к тетушке Гайше. Она стирала белье в курной избе и ругала мужчин. Я насмехался над женщинами, и у нас разгорались жаркие споры».

Тукай, безусловно, имел в виду баит о «Нерадивой снохе». Габдулла как-никак родился мужчиной, да еще намеревался стать муллой, а в глазах благочестивых мусульман женщина стоит на ступень ниже мужчины. Недаром пословица гласит: «Муж — голова, а жена — шея». Да тут еще байт о «Нерадивой снохе»! Разве он не доказывает, что женщины куда хуже мужчин? Нет уж, Гайша-апа (апа — обращение к старшей по возрасту женщине. — И. Н.) не может быть права, когда их ругает. И тем не менее вступать в спор, как равному, мальчишке с женщиной, уже имеющей взрослых детей, было не принято. Видно, Габдулла к этому времени стал уже отнюдь не тем замкнутым и застенчивым сиротой, каким он приехал в Кырлай, а сделался довольно самоуверенным отроком.

«Наконец вернулся Бадри-абзый, — вспоминает Тукай. — Он привез мне новые шапку, валенки, бешмет. Обновы я надел с несказанной радостью, а старую шапку спрятал на чердаке: «Авось когда-нибудь приеду посмотрю». Теперь этот поступок удивляет меня самого».

Вскоре Габдулла с Бадреддином отправились в путь. Через сутки они приехали в Казань и остановились на Сенном базаре.

То ли Мухамметвали заранее знал о предстоящем приезде Габдуллы, то ли вышло это случайно, сказать теперь трудно, но они встретились. Его бывший приемный отец постарел, борода стала совсем седая. Он увел его к себе ночевать. Увидев Габдуллу, расплакалась и его жена Газиза.

Супруги не знали, куда посадить Габдуллу, угощали, ласкали-голубили. На другой день Газиза вымыла его в тазу и дала на дорогу, чтобы не замерз, меховые штаны и новую тюбетейку. Хотела подарить ему четки и еще какие-то обновы, но Габдулла отказался:

— Не надо! Ничего мне не надо! Я ведь еду в богатую семью!

Человек, который должен был отвезти его в Уральск, запаздывал, и Габдулле вместе с Бадреддином пришлось около двух недель прожить на постоялом дворе, неподалеку от Сенного базара.

Как ни грустно было расставаться с Сагди и Зухрой, а потом покидать Кушлауч, все это теперь осталось позади. Веселый и довольный, разгуливал он вместе с Бадри-абзыем в новом бешмете, новой шапке и новеньких валенках. На базаре Бадри покупал ему даже сладости.

Шум большого города, суета и многолюдье Сенного базара, вкусные запахи — все радовало мальчика. Тешило и сознание, что в далеком Уральске его ждут близкие люди да еще из «богатой семьи».

Но когда наступило время прощаться с Бадри-абзыем и остаться наедине с совершенно чужими людьми, которые должны были увезти его за тридевять земель, горечь разлуки комом застряла в горле Габдуллы. «Я просил Бадри-абзыя повременить хотя бы день. Но он, как мог, утешил меня и уехал». Покуда его новый знакомец из Уральска занимался в городе своими делами, Габдулла один-одинешенек пролил в номере немало слез.

Наконец в кошевке, устроившись в ногах у жены Алтыбиш Сапыя, как звали провожатого, он отправляется в далекий путь.

Глава вторая По ступеням мектебов

1

При слиянии Урала с его притоком Чаган приютился на полуострове небольшой городок.

В первой половине XVI века, в царствование Ивана Грозного, тысячи смелых, отчаявшихся крестьян, спасаясь от притеснений бояр и воевод, стали переселяться из центральных областей Русского государства на его южные окраины.

После того как были завоеваны Казанское и Астраханское ханства и все Поволжье присоединено к Московскому государству, поток беженцев с Волги, а также с берегов Дона и из центральных областей России, где усиливалась феодальная эксплуатация, устремился в Сибирь и к берегам реки Яик. Здесь они теснят местные народности, ногайцев, казахов, оседают на земле, живут ловлей рыбы, охотой.

По мнению царя и его приказных, беглецы эти, конечно, такой парод, что им палец в рот не клади, но, если погладить по шерстке, быть может, удастся их заставить и послужить. Как-никак, а они расширяют владенья державы и, хотя бы ради спасенья шкуры своей, ограждают ее от набегов кочевников.