Тудор Аргези - [18]

— Аргези — это здорово! — восторгался Григоре. — А я твердо решил: буду подписываться так — Гала Галактион. Я хочу все-таки быть поближе к Млечному Пути, буду на тех дорожках искать своего бога.

— А я своего бога нашел, — сказал Аргези и достал из кармана небольшой, сложенный вчетверо лист бумаги со стихами Бодлера.

«Лишь Смерть утешит нас и к жизни вновь пробудит, лишь Смерть — надежда тем, кто наг, и пищ, и сир, лишь Смерть до вечера руководить нас будет и в нашу грудь вольет свой сладкий эликсир! В холодном инее и в снежном урагане на горизонте мрак лишь твой прорежет свет, Смерть, ты гостиница, что нам сдана заране, где всех усталых ждет и ложе и обед!»

— Ложе и обед в гостинице смерти — мечта самоубийц! Я осуждаю подобный подход к жизни! Будем добывать объедки в мусорных ящиках богатых? Нет и еще раз нет! Это не мой идеал! — категорически заявил Григоре.

— Я не об идеале говорю, — стал ему возражать Аргези, удивленный «высоким штилем» своего друга. — Я говорю, что нашел своего бога — Бодлера, только я постараюсь не ходить плакальщиком за гробами бедняков, а постараюсь научить их поднять головы и не подставлять шею под косу смерти.

Но еще долго Аргези не будет знать, как это сделать. Ему еще предстоит сложный путь поисков и в поэзии, и в школе жизни.

А пока друзья были разгорячены беседами в кружке социалистов. Там их познакомили с имевшими в конце девятнадцатого века широкое хождение сочинениями видного теоретика и литературного критика К. Доброджяну-Геря. Особенно близкой показалась ребятам книга «Кожбук — поэт крестьянства». «Мы с жадностью хватались за новые идеи. Мы чувствовали себя бойцами, рожденными для осуществления социалистических идеалов, лозунги которых ослепительно ярко горели на шлемах новых стратегов», — писал Галактион, вспоминая го время.

— Ты знаешь, Аргези, я ошарашу тебя новостью! Моя матушка перебирается в Бухарест. Она уже договорилась со своей сестрой, снимает у нее квартиру на улице Полукруга. — Гала был на седьмом небе от радости.

И вскоре на его квартире стал собираться тесный литературный кружок, и разговоры, начатые в клубе социалистов на улице Сотир, разгорались с новой силой. Здесь Аргези ближе узнал своего коллегу по лицею Николае Кочя, будущего видного румынскою публициста-коммуниста. Это был «самый красивый парень», как вспоминал Аргези, с яркими большими глазами, крупным высоким лбом и волосами, торчащими «как рожки Мефистофеля». Друзья решают создать свою независимую газету, чтобы вести борьбу за новую литературу, за новую жизнь румынских бедняков.

— Вот вам и литературный редактор нашего издания, — сказал Григоре. — Его имя Тудор Аргези. Это самая яркая звезда нашего поколения, завтрашняя слава всей румынской литературы. Вы, естественно, знакомы с его стихами, они опубликованы в «Православной лиге», а будут напечатаны во всех изданиях Румынии. Сам мастер Александру Мачедонскп пишет вдохновенные строки: «Юный поэт порадовал нас стихами, полными поразительной глубины, они гораздо зрелее его возраста — автору ведь только шестнадцать лет! — но не выше его таланта… Этот поэт идет дорогой, за каждым поворотом которой — пропасть».

— Цыплят по осени считают, — перебил друга Тудор. — Как назовем газету?

— «Зиг-Заг», — тут же отозвался Кочя. И попытался обосновать: — За каждым поворотом нашу газету будет подстерегать пропасть неизвестности. Приступим к делу как можно быстрее…

Пропасть оказалась за первым же поворотом.

Они достали шапирограф, бумагу, сами готовили иллюстрации, но это отнимало почти все время внеклассной подготовки. К тому же отец Симеон чуть было не застал ребят за составлением макета газеты. Дело оказалось не под силу, они выпустили только один номер. Было размножено лишь несколько экземпляров, и газету, видно, тут же обнаружила и уничтожила то ли полиция, то ли администрация лицея. «Зиг-Заг» остался только в воспоминаниях его редакторов.

Положение Тудора Аргези в лицее «Святой Савва» становится все более сложным. Его заподозрили в связях с социалистами и выселили из интерната. Денег, чтобы нанять комнату, не было. Да и занятия становились все более неинтересными. Он почти не посещает лицей.

«Я бродил, не имея никаких определенных желаний. Преподавателей я не любил, потому что почти все они были формалистами. Больше ничего они собой не представляли. И отсюда мой конфликт со всеми. Но единственное, что мучило и не давало мне покоя, это был конфликт с самим собой. Я был в полном смятении. Почти каждый день выходил в поле, наблюдал за стадами, за утками, видел, как гнут спины крестьяне-бедолаги. Мне чего-то не хватало, но понять, чего именно, я не мог…» — признавался Аргези.

Часто гулял с ним и Григоре (дальше будем называть Галой Галактионом). Однажды по пути в долину Саул к Калдарушанскому монастырю Аргези признался другу, что ему опостылел лицей, что он не находит больше никакого удовлетворения и от посещения клуба социалистов.

— Мне кажется, что эти господа в цилиндрах пошумят, пошумят, а потом подымут руки, сдадутся в плен. Не знаю почему, но я им не верю. Они говорят слишком громко…