Тучи над страной Солнца - [52]

-- А кстати, чем ты занимаешься в Тумбесе? -- спросила Морская Пена, и её голос вернул Зарю к действительности.

-- В посудомойки пришлось пойти, -- ответила Заря.

-- Достойный финал для таких как ты! -- сказала Морская Пена и удалилась. Заря опять подумала о Манко. Конечно, с её стороны немного самонадеянно сравнивать себя с ним, но ведь и Морская Пена -- не Писарро, хоть и одета по-европейски. Так что ещё посмотрим, чья возьмёт. Тут её раздумья прервались бурными аплодисментами, и Заря увидела, что на площадь наконец-то явился Первый Инка. Она тут же обратилась в слух и внимание, готовясь ловить каждое его слово.

В Куско Заря привыкла к тому, что увидеть Первого Инку можно почти каждый день, и по тому это не вызывало у жителей особенного ажиотажа, но для жителей Тумбеса это был настоящий праздник. Конечно, такие встречи с народом нужны были прежде всего для того, чтобы можно было пожаловаться на действия местных властей и задать государю вопросы, однако в Тумбесе причин жаловаться на наместника вроде не было, а вопрос, занимавший всех, был только один, касательно христиан, и для многих тумбесцев было главным просто посмотреть на своего государя, будучи при этом уверенными, что он -- существо особой породы, на порядок превосходящей их.

Простые люди даже не замечали, что слишком долгие и бурные овации скорее не радуют, а огорчают Первого Инку. О чём он думал в этот момент? Что его народ наивен, и потому его легко обмануть? Что при другом раскладе событий они бы точно также чествовали бы и Горного Льва? Или нет, не стали бы. Потому что даже самые наивные люди поняли бы что к чему, когда Горный Лев начал бы шаг за шагом сдавать страну испанцам. Всё-таки он заслужил эту любовь уже десять лет честно исполняя перед страной свой долг, а его враг не смог бы похвастаться перед народом никакими заслугами.

Когда овации смолкли, Первый Инка сказал:

-- Братья мои, я рад видеть вас всех довольными и счастливыми. Нет ли у вас каких-либо вопросов ко мне или жалоб?

-- Есть, - вдруг резко резко крикнул один юноша из задних рядов, -- завтра к нам в город прибудут христиане, потому что ты, Первый Инка, дал своё согласие на это. Но мы не хотим видеть их здесь. Нас, потомков тех, кто отстоял нашу землю в Великой Войне, оскорбляет само их присутствие здесь. Прикажи же им убираться вон, ибо мы не хотим их видеть.

Первый Инка даже вздрогнул от неожиданности. Конечно, этого вопроса он ждал, но не в столь резкой, почти дерзкой форме. Однако он быстро овладел собой:

-- Мне тоже не хочется видеть их на нашей земле, но ничего не поделаешь. У меня не было выбора -- пускать христиан или нет. Выбор был такой: или приплывёт один их корабль и на нашем берегу окажется несколько их миссионеров, или вот сюда, на этот берег, высадятся тысячи вооружённых до зубов христиан-головорезов, и вся эта земля окрасится кровью. Или ты хочешь, чтобы Побережье снова испытало на себе все бедствия войны?

-- Значит, ты боишься войны, Инка? А может, ты просто сам боишься смерти? -- по толпе прошёлся возмущённый гул. Публично упрекнуть в трусости кого бы то ни было -- неслыханное оскорбление, тем более если дело касается Первого Инки. Однако тот почёл за лучшее сделать вид, что ничего особенного не происходит.

-- Боюсь ли я смерти? -- переспросил он, -- Нет, я не раз смотрел ей в лицо, не раз она проходила совсем рядом, лишь по счастливой случайности не коснувшись меня. Но я ни разу не отступил перед ней, не отступлю и впредь. Никакими угрозами меня не заставить сдаться. А ты сам, юноша, был ли когда-нибудь на войне? Видел ли хоть раз, как те, кого ты видел ещё вчера живыми и полными сил, с кем делил стол и кров, кто делился с тобой мечтами и надеждам о жизни после войны, лежат перед тобой недвижные и похолодевшие? Если не видел, то что ты можешь судить об этом? Как ты можешь упрекать меня в том, что я хочу избежать войны, пока есть возможность сделать это, не поступаясь нашей независимостью. Вопрос о войне слишком сложен, чтобы ответить на него просто "да" или "нет". Все мы с молоком матери впитываем страх, что придут христиане и разорят нашу землю, надо совсем не иметь сердца, чтобы не ужасаться мысли, что труды и сама жизнь нескольких поколений будет безжалостно растоптана. Нет ничего страшнее и унизительнее того, что враг врывается в твой дом, грабит тебя, унижает твоих родных, растаптывает целомудрие женщин... А если война начнётся, то враг опять захватит Побережье, и вам, его жителям, придётся испытать всё это. Но в то же время войны бояться нельзя, потому что нам всё равно могут её навязать, а если мы дрогнем, то нам конец. Если в дни молодости моего деда Манко Юпанки могло казаться, что компромисс возможен, то теперь мы знаем -- они не позволят нам жить даже под своей пятой, они просто уничтожат нас. Однако если есть возможность оттянуть войну -- мы должны это постараться сделать это. Нашему государству до сих пор удавалось выживать во многом потому, что наши враги не были едины, и между ними можно было лавировать. Если мы оттянем войну, разрешив проповедь, то наши враги вскоре опять передерутся и оставят нас в покое.