Тучи идут на ветер - [199]

Пришел, видать, черед и ставропольцам показать свою лихость. Сам командарм вызвался повести. Оглаживая стриженую голову, Борис предложил:

— Четвертую уж и бери, Александр Ильич.

Светло-карие глаза командарма прищурились.

— Не пытай, Думенко… Какой же я конник? Мне со штыком сподручнее, нежели с шашкой. Дай бог с малой частью управиться.

Усаживая на лавку, опять потянулся к кружке.

— Да, Борис Макеевич, побывал в твоих краях, в Веселом, Казачьем… Стариков нет в хуторе. Угнали их в Новочеркасск. Рассказывают, мать выставили из хаты прямо от печки, хлебы месила. Так с руками в тесте… А про дочку ничего не дознался.

Мрачнел взгляд конника. Припек окурок пальцы — не ощутил. Побывал в Казачьем в те дни и он. Заходил к Мансурам. Выполнил последнюю просьбу дружка, Володьки: назвал место могилы. Старики черную весть приняли терпимо.

Разливая самогонку, старый Мансур потряс скорбно белой головой:

— Бог тебе судья, Макеич… Не мы с матерей. А что касается дочки твоей, я сполнил слово покойного сына… За Доном она, у надежи. Воюй себе до остатку. Смилуется господь — свидетесь. А с бабочкой вот, Махорой… не гневайся, не сховал. Виноватый я…

В дверь просунулся Мишка. Кивнул: тачанка, мол, подана.

Борис вышел проводить. Умащиваясь в задке рядом с пулеметом, Егоров дал согласие:

— Выводи в резерв четвертую. Готовься. Да коня не забудь мне…

Тачанка сорвалась в карьер.

2

Командарм, как и обещал, прибыл чуть свет. Успел произнести речь. Белоногий жеребец с храпом выплясывал под ним на кургане.

Бойцы, командиры, политработники! Настал наш час. Контрреволюция Дона и Кубани сошлась воедино в этой глухой Сальской степи… Она приготовилась стереть с лица земли нашу Десятую Красную армию! Ставлю боевую задачу… Дать генеральный бой несметным полчищам врага! Он обступил нас… Вот, глядите!..

Оправдалось предсказание командарма. После полудня наметился излюбленный врангелевский клин. Сошлись кубанцы с донцами. Утюгом посунули на 4-ю…

Задержался Борис у ветряка. Соскочив с мокрого Кочубея, припал разгоряченным лицом к колодезной воде. Оторвал его от цибарки крик наблюдателя, высунувшегося по пояс из верхнего оконца мельницы.

— Четвертая-я отступа-ае-е-ет!..

Утираясь рукавом, шало повел глазами.

— Панораму!

Замешкался Чалов. Трясущиеся руки старого табунщика дергали волосяной чембур — узел затягивался туже. Пропел клинок у самого горла кобылицы. С облегчением заржала она, вскинув вольно маленькую быстроглазую голову; с благодарностью опалила взглядом хозяина.

Не вдевая шашку в ножны, Борис чертом влетел в седло. Подхватил личный полуэскадрон, с ночи нудившийся без дела у мельницы, во весь мах погнал к бугру. Обогнув отступающий фланг дивизии, вырвался в прореху ничейной степи. Прожег вдоль изломанного края пятившихся конников, желая подбодрить их. Вздыбил кобылицу, коршуном полетел на всадника в белом, с малиновой грудью, выдвинувшегося вперед наступающего клина. Красногрудый всадник, окруженный охраной в высоких лохматых шапках и полосатых черкесках, исчез в густой стенке казаков.

Сдерживая коленями Панораму, Борис повернулся лицом к своим потрясенным бригадам. Вскинув руки с клинком и наганом, крикнул не своим голосом:

— Бра-атцы-и, куда-а? Не смей отступать!..

На виду у всех он медленно заваливался на правый бок. Дивизия остановила попятный шаг.

После жаркой рубки тут же, в степи, пришла минута расставания. Борис лежал в тачанке. Тесно обступили давние побратимы, скорбно опущены головы. Помутневший взгляд его остановился на начдиве Семене Буденном, с белых губ сошли едва слышные слова:

— Береги дивизию…

Тачанка тихо тронулась.

Вскоре в Ремонтную к вокзалу подкатила другая тачанка. В ней лежал Егоров.

К утру поезд командарма был в Царицыне. После недолгой стоянки — раненым оказали помощь — он двинулся в Саратов.