Тучи идут на ветер - [196]

— Куда это, в чертях, в тыл?! Не дам! Сам на руках вынянчу…

Борис, слыша через закрытую дверь, сам распорядился собой:

— В тыл. Асю верните с дороги…

На четвертые сутки обеспамятевшего Думенко доставили в Царицын.

Раздобытый Мишкой доктор и минуты не стоял у постели.

— Госпитализировать.

Подоспевшая к этому времени из тылов дивизии Настенка заслоном встала в дверях.

— Как хотите… — пожал плечами высохший, как стручок фасоли, доктор в обезлом лисьем малахае. — Помочь на дому не сумеем.

Из-за спины Настенки выступил Мишка. Обхватив потасканную кобуру, не очень вежливо, но с достоинством спросил:

— Ты, контра, знаешь, кто это?..

— Ну как не знать, мой розовый юноша, — умилился старик, тыча костлявым пальцем в перекрест ремней на его груди. — Тифознобольной. С отчетливо выраженным малокровием. Таких у меня треть города… А четверть из них желала бы иметь персональный уход. То бишь лечиться на дому. Так что… сиделки даже выделить не могу. На вес золота они.

Мишка отступился. Выдержал марку думенковца: гад с тобой, недорезанный буржуй, доставлю на тачанке обратно, туда, где брал.

На другом конце города, встав у серого длиннющего лабаза, доктор дал совет:

— Примечай, юноша, эти места… Каждые сутки заскакивай и арестовывай меня… Да, да. Как там у вас делается? «Руки вверх, контра! К стенке…» Ну, а сам — в тачанку. А?

Мишка усмехнулся: учи, мол, ученого…

Неделю безотлучно просидела Настенка у изголовья мужа.

5

Нынче впервые Борис встал с постели. Сам оскоблил бритвой щеки, Настенка — голову. Разглядывая худущее остроскулое лицо, пугался:

— Истовый черкес. Голомозый, носина — во! И как ты, Ася, держишь такого в хате…

Навалилась она на плечи; обхватив шею, терлась подбородком о гладко выбритое темя, ловила счастливыми глазами в зеркале его взгляд.

— А вот и не держу… Укатит сейчас, только и видали. — Туже сплела руки. Увядшим вдруг голосом добавила — Порог весь чисто оттоптали вестовые из штабу. Егоров особо не дождется…

Перегнув ее голову, Борис зарылся лицом в пушистых пахучих волосах. Успокаивал ладонью, будто Панораму, по мягкй теплой шее.

— Расхлопаем к лету Деникина… Увезу тебя на край света. В Казачий. Такого хутора на всей земле нету. Кругом бугры, балки, Маныч рядом… Карасей будем ловить. Муську отыщем… — Догребся губами сквозь завитушки волос до уха — Братушку бы ей… Она у меня помощница, вынянчила бы…

Сроду не заговаривал о детях. Видать, и впрямь война к концу. Поправляя волосы, Настенка нарочно отводила вспыхнувшее лицо…

Сквозь тучи силком пробилось полуденное солнце. Горячая полоса света, резанув макушки голых акаций, зажгла ржавую кровлю вокзала, высветила облупленную кирпичную стенку. Свет залил Скорбященскую площадь, забитую войсками гарнизона, городским людом. Борис чихнул. Кто-то дотронулся до локтя.

— Бывай здоров…

Оглянулся: Кучеренко. Обнялись станичники.

— Вот глотка… луженая, — шепнул Кучеренко, показывая глазами на оратора. — Заметил? Третий час без отдышки… И откудова слова берутся, а? Как, скажи, из чувала…

— А ты сам меньше болтаешь? Догребешься до трибуны… Всю вселенную околесишь. И про мировую революцию, и про звезды, и про луну, и про какие-то вечные идеи… В один горшок все сваливаешь.

— Ну-у, сравнял…

Не обиделся Кучеренко; даже воспринял за похвалу.

— Слыхал? Магарыч с тебя…

По пути на площадь уже проведал Борис о причине спешки, с какой затребовал его командарм: орден ему вручат. Орден этот первый на юге Республики.

Подташнивало Бориса, кружилась голова.

— Иди, Егоров зовет, — надавил Кучеренко культя-пым плечом.

Протолкался к подножию трибуны, сколоченной из досок и увитой красными полотнищами.

— Скоро потребуешься, — шепнул командарм.

По тому, как переминались штабисты, в самом деле, держат их давно на площади. Подал руку Клюеву, новому начальнику штаба армии. На вопросительный взгляд его повел плечом: у кавалерии, мол, порядок.

Косясь поверх очков на свежеподбритый затылок командарма, Клюев шевельнул посинелыми губами:

— А у самого вид… далеко не праздничный.

Егоров потянул за хлястик. Подталкивая на ступеньки, давал какие-то наставления.

Под звуки духового оркестра привинчен к френчу орден.

Борис, оттопырив губу, с детским любопытством оглядывал красно-белую блескучую эмаль с бронзовой оторочкой снизу — листья. Тут же, не сходя с трибуны, прежде чем положить в карман, повертел четвертушку сложенной вдвое плотной бумаги — удостоверение. Текста мало — два десятка слов, выбитых на машинке. «Начальник дивизии тов. Думенко за непрерывную самоотверженную работу на фронте, в огне, награждается почетным революционным отличием — орденом Красного Знамени, в удостоверение чего ему выдается настоящее свидетельство».

День закончился ужином у командарма. Хозяин отметил событие. Борис с Клюевым, обособившись, проговорили весь ужин.

— Удачно выздоровел… — сознался Клюев. — Нам ты, Борис Макеевич, вот как нужен.

— Понадобился зачем?

— Не торопи. Ешь. — Подсовывая тарелки, сообщил новость — Заменяем названия частей. Переходим на нумерную систему.

— Моей что припало?

— 4-я кавдивизия.

Предложили выпить за разгром Деникина.

Клюев пододвинулся со стулом. Глядел пытливо поверх очков в золотой оправе.