ТУ-104 и другие - [20]
— Вот оно что! А я что-то вас в порту не встречала.
— Я на северных трассах. Тихоход. Поршневик. Так сказать, человек авиации вчерашнего дня.
Мы колесим по переулкам, улицам, бульварам. Солнце ходит за машиной, заглядывая в нее то слева, то справа, то прямо в ветровое.
— И еще раз простите, — говорит Артем, — вот мы столько разговариваем, а я все выкаю и выкаю, то есть не знаю, как звать вас.
— Рита.
— А меня Артем.
— Помню.
Артем бросает на меня короткий, улыбчивый взгляд.
— Вот и познакомились, Прямо гора с плеч. Будто самолет в тайге на туман посадил. И знаете что, Рита?..
— Не знаю.
— Нет, правда, приземлимся вот в этом кафе... Посидим.
— Давайте.
— Что же мы будем делать, Рита? — спрашивает он меня, когда мы садимся за столик, и, не дожидаясь ответа, предлагает сам: — Может быть, выпьем по бокалу шампанского? За ваш день.
Мне неудобно в упор смотреть на Артема, мы и так сидим очень близко друг от друга — столик узок и невысок. Но иногда я все же коротко вглядываюсь в его лицо. Оно тщательно выбрито и у аккуратных, косо срезанных висков отливает матовой синевой. У Артема большой, открытый лоб, помеченный морщинами, мягкие, полные губы. На правой щеке, как раз посередине, родимое пятно. Резкий подбородок.
Нам приносят мороженое и шампанское в запотевших высоких фужерах. В кафе тепло, негромко играет радиола — уютно.
— Хорошо! — говорит Артем. — Веснища! А вообще-то мне нельзя даже и шампанского. За рулем. Ну да ничего. Крошки! Праздник ведь...
— Артем, что это у вас за слово «крошки»?
— А-а, — Артем стряхивает пепел сигареты, — это друг у меня был, тоже летчик. Поэт. Так вот у него стихи были такие про нас. Кончались они — «и в карманах их кожаных курток — табачные крошки и звезды...». Называл Николай нас в стихах «депутатами Верховного Совета звезд». Да...
— Почему был?
Артем примял сильным движением в пепельнице сигарету и нахмурился. Морщины на лбу выступили отчетливо и глубоко.
— Погиб он. На испытаниях новой машины. Упрямый был. До земли вытягивал, а когда катапультировался, поздно было. В сложных метео испытывал, в дождь. Я слышал его последнюю пленку. Когда взлетел, засмеялся и враспев так сказал, будто впервой увидел: «А над дождем-то небо, ребята!» Кстати, жена у Николая тоже стюардесса. Ниночка. Удивительно походит на вас. Такая же красивая... Простите, Рита. Он перед последним полетом стихи ей посвятил. Хотите, почитаю?
— Конечно, Артем.
Артем задумался, достал новую сигарету, размял ее, не прикуривая, отложил, прикусил изнутри зубами щеку, отчего губы его скривились, и, вздохнув, начал совсем негромко:
Артем вдруг замолк, виновато взглянул на меня и улыбнулся.
— И еще раз простите, Рита. Заговорил я вас. Может, опьянел? А?
— Что вы, Артем! — вырвалось у меня. Мы замолчали.
— А что вы тогда в Москве делали? Если не секрет.
— Хорошо, Рита, я вам скажу, только договоримся сразу: после моего ответа вы мне вопросов больше не задаете. Идет? А после, — Артем посмотрел на меня внимательно-внимательно, и я уловила в этом взгляде отчетливую просьбу, — мы ведь не последний раз встречаемся, я вам все расскажу подробно-преподробно. Так вот, Рита, в Москве, когда мы познакомились с вами в ресторане, я обмывал свой развод с женой.
— Почему?
Артем шутливо погрозил мне пальцем:
— Мы, Рита, договорились.
Шампанское выстреливает тоненькими газовыми ниточками. В бокале я вижу свое отражение. Мне немного грустно за Артема.
— А вы, Рита, не пишете стихи? — вдруг спрашивает Артем. — Я почему-то уверен, что люди таких профессий, как геологи, летчики, стюардессы, ночные сторожа, обязательно должны быть в душе поэтами.
— Нет, Артем, я не пишу стихов.
У меня чуть-чуть кружится голова.
— Можно мне сигарету?
Артем спохватывается.
— Конечно. Пожалуйста, — предупредительно клацает зажигалкой.
— Вы только не смейтесь, но, честное слово, я как-то умудрилась сочинить несколько строчек. Под настроение, конечно. Дело в том, что я очень люблю рассветные аэродромы, в легком тумане когда все, и последние огни выцветают на рулежных дорожках, и турбина одинокая, прогреваясь, сипит. Летними рассветами хорошо покидать землю. Роса на иллюминаторах, роса на траве. Когда улетаешь утром, веришь почему-то только в хорошее, плохое остается далеко внизу и вроде больше никогда уже тебя не догонит.
— Ну, а стихи? — напоминает Артем.
— Да это и не стихи совсем, просто какое-то настроение, желание, что ли: я мечтаю подняться в небо, прыгнуть вниз затяжным прыжком, чтоб почувствовать силу ветра и поверить в силы свои...
— Вы, Рита, наверное, мечтательница, а? — Артем смотрит на меня очень внимательно. — Я почему так говорю, потому что удивляюсь вам. Среди красивых внешностью людей, особенно женщин, по-моему, мечтатели — большая редкость.
— Это вы комплимент мне, Артем?
— Крошки! Мне так сдается. И давайте простимся с этим заведением. Прокатимся еще по марту?
Артем ведет машину уверенно, легко, его большие сильные руки лежат на баранке, как на самолетном штурвале, во всяком случае, очень похоже.
