Тщеславие - [115]

Нож блеснул в воздухе и мог бы распороть Руперту живот, если бы тот не отскочил в сторону. Нож лишь скользнул по серебряной пуговице камзола и, разорвав рубашку, царапнул по ребрам.

Рука Руперта потянулась к рукоятке шпаги, но Филипп с перекошенным ртом и безумными глазами снова напал на него.

Слишком поздно Руперт вспомнил, как Филипп любил игры с ножами. Как он, более легкий, чем его крепыш-брат, кружил и кружил, приплясывая вокруг Каллума и поигрывая ножом. И была в этой игре такая острота реальности, что Каллум в конце концов всегда прекращал борьбу, униженный сознанием собственной неспособности состязаться с братом в этом отвратительном смертельном танце.

Но сейчас это не было игрой. Лезвие полоснуло по рукаву камзола Руперта. Он схватил Филиппа за запястье, но тот отпрыгнул назад с присущим ему с детства проворством. Руперт едва успел наполовину вытащить из ножен свою шпагу, когда ему снова пришлось уворачиваться от стремительно мелькнувшего ножа.

И тут он споткнулся.

Он упал на одно колено, прикрываясь рукой, а застывшее, как маска, лицо брата нависло над ним. В воздухе блеснуло острие направленного в горло ножа.

Филипп не осознавал, что делает. Отчаянная ненависть овладела им целиком. Его не останавливала мысль о последствиях. Он знал лишь, что над его миром, как гром среди ясного неба, нависла опасность. И он не мог допустить, чтобы кто-то разрушил с таким трудом построенное им здание.

Руперт смотрел в глаза своего брата-близнеца, словно в глаза собственной смерти. Мгновение, показавшееся вечностью, он, как зачарованный, не мог отвести взгляда от двух темных омутов, в которых отражалась уродливая душа Филиппа.

Или уродливая сторона его собственной души?

Но затем сознание Руперта вырвалось из плена, и он отпрянул в сторону. В следующее мгновение Филипп со странным вздохом упал вперед, ткнувшись в плечо брата. Нож выскользнул из его руки.

— Господи, спаси и помилуй! — разорвал воцарившуюся тишину голос Октавии. — Летиция!

Жена Филиппа стояла над безжизненным телом мужа, и в ее прекрасных изумрудных глазах застыло отвращение. Она в молчании не сводила взгляда с большого камня, который держала в руке.

Руперт поднялся на ноги.

— До конца своих дней я буду вам признателен, мадам.

— Когда ваша жена рассказала мне обо всем, я… я поняла, что он попытается вас убить. Видите ли, я слишком хорошо его знаю.

— А я-то думал, что это я хорошо его изучил, — отозвался Руперт. — Никогда бы не поверил, что он настолько потеряет над собой власть. С ним никогда такого не случалось. Он всегда точно рассчитывал время и место, чтобы напакостить, а самому остаться непричастным. Я надеялся, что на сей раз легко раскушу все его уловки.

Филипп застонал и пошевелился. Он медленно привстал на колени, тряся головой, словно одуревшее от полученной взбучки животное. Затем, с трудом поднявшись на ноги, посмотрел на жену, все еще державшую в руке камень. Он осторожно потрогал шишку на затылке и снова уставился на супругу с выражением полного изумления.

— Я ухожу, — произнесла она ровным тоном. — Я направляюсь в имение, чтобы забрать Сюзанну. Потом я уеду к отцу. Если же он меня не приютит, я найду способ прожить и без чьей-либо помощи.

— Ты пыталась меня убить. — В глазах Филиппа застыло выражение ошеломленного недоверия. — Жалкое ничтожество, ты пыталась меня убить.

— Мое терпение лопнуло, — отозвалась Летиция все так же невозмутимо. — Мне безразлично, что вы расскажете в обществе. Можете развестись со мной — лично я только этого и хочу. Но вам никогда не удастся отнять у меня ребенка.

Она разжала пальцы, и камень упал на землю. Затем, повернувшись, зашагала прочь, высоко подняв голову. И в первый раз от ее невысокой фигурки в огромном, украшенном страусовыми перьями парике повеяло тихим достоинством.

Октавия нагнулась и подобрала нож. Лезвие из закаленной стали было настолько тонким, что могло вонзиться между ребер, оставив лишь едва заметную ранку. Это было оружие убийцы.

— Я намерен вернуться на террасу и обо всем объявить, — спокойно произнес Руперт, приводя в порядок камзол и поправляя сбившееся кружевное жабо. — Ты хотел бы сопровождать меня и присоединиться к тем, кто станет приносить мне свои поздравления? — обратился он к брату. — Или предпочитаешь оспаривать мои права? Если выберешь последнее, то доставишь обществу массу удовольствия. Клянусь, они сочтут такое течение событий куда более развлекательным, чем счастливое воссоединение давно потерявших друг друга братьев.

— Тебе никогда не выиграть, — процедил сквозь зубы Филипп, но в глазах его затаилась неуверенность.

— Напротив, я безусловно выиграю. Юристы уже признали меня. Старый доктор Мэйберри приветствовал как блудного сына. А уж он-то знает все сокровенные метки на теле Каллума Уиндхэма. Я, вне всяких сомнении, могу удостоверить свою личность, и если ты попробуешь это опротестовать, то окажешься в дураках. А мы ведь знаем, что ты не дурак, — насмешливо улыбаясь, говорил Руперт. — Убийца Джерваса, но никак не дурак, — добавил он.

— Будь ты проклят, Каллум. Мне надо было самому тебя утопить. — Филипп круто повернулся и бросился через кусты прочь от террасы.