Тщательная работа - [5]

Еще жидкой кровью одной из жертв воспользовались, чтобы вывести огромными буквами на стене: «Я ВЕРНУЛСЯ». Крови потребовалось много, о чем свидетельствовали длинные подтеки под каждой буквой. Преступник использовал несколько пальцев, то сводя их вместе, то расставляя, отчего надпись казалась расплывчатой. Камиль перешагнул через половину женского тела и подошел к стене. В конце надписи один из пальцев приложили к стене с обдуманным тщанием. Каждая деталь отпечатка была ясно видна и совершенно отчетлива — такие отпечатки раньше ставились на удостоверения личности, когда дежурный полицейский плотно прижимал ваш палец к специальной желтой картонке.

Кровь забрызгала стены до самого потолка.

Камилю потребовалось немало минут, чтобы собраться с мыслями. Он не мог думать, оставаясь в этой обстановке, потому что все увиденное представляло вызов здравому смыслу.

Теперь в квартире работало человек десять. Как в операционной, так и на месте преступления иногда воцаряется особая атмосфера, которая кажется непринужденной. Люди охотно шутят. Камиль этого терпеть не мог. Некоторые специалисты изводят окружающих шуточками, чаще всего сексуального характера, и словно растягивают дистанцию, как другие тянут время. Такая манера поведения свойственна профессиям, большинство представителей которых мужчины. Женское тело, даже мертвое, всегда остается женским телом, и, на взгляд техников, привыкших вычленять реальность из драматических обстоятельств, самоубийца остается «красивой девчонкой», даже если ее лицо посинело или распухло, как бурдюк. Но сегодня в просторной квартире Курбевуа атмосфера была совсем иной. Ни сосредоточенная, ни сочувственная. Скорее спокойная и тяжелая, как если бы даже самые изобретательные были застигнуты врасплох и задумались, что бы такого остроумного сказать о теле со вспоротым животом, лежащем под пустым взглядом прибитой к стене головы. Поэтому все делалось почти в религиозной тишине. Молча брали образцы и пробы, направляли прожектора на точку съемок. Несмотря на весь свой опыт, Арман был сверхъестественно бледен. Он переступал через натянутый отделом идентификации скотч с церемониальной медлительностью и, казалось, боялся разбудить случайным жестом еще ощущающийся здесь ужас. Что до Мальваля, его продолжало выворачивать наизнанку в пластиковый пакет; пару раз он предпринимал попытку присоединиться к команде, но тут же возвращался обратно на площадку, хватая ртом воздух и практически задыхаясь от запаха экскрементов и расчлененной плоти.

Квартира была очень просторной. Несмотря на беспорядок, видно было, что обстановка тщательно продумана. Как и в большинстве лофтов, входная дверь вела непосредственно в гостиную, огромную комнату с цементными стенами, выкрашенными в белый цвет. Всю правую стену занимала гигантская фоторепродукция. Чтобы охватить ее целиком, следовало отойти от нее на максимальную дистанцию. Эта фотография уже попадалась Камилю на глаза.

Прислонившись спиной к входной двери, он пытался припомнить, что же это такое.

— Человеческий геном, — сказал Луи.

Точно. Схема человеческого генома, с которой поработал художник, оттенив ее тушью и углем.

Широкое, во всю стену, окно выходило на пригородные особняки позади ряда еще не успевших вырасти деревьев. На другой стене висела искусственная коровья шкура — широкий кожаный прямоугольник в черных и белых пятнах. Под коровьей шкурой черное кожаное канапе необычайных размеров, вне всяких норм и стандартов, — возможно, оно было заказано специально под размер стены: поди знай, когда ты не у себя дома, когда ты в другом мире, где вешают на стену гигантские фотографии человеческого генома и режут на куски девушек, предварительно вспоров им живот… На полу перед канапе валялся номер журнала под названием «Gentlemen’s Quaterly».[4] Справа — великолепно укомплектованный бар. Слева, на низком столике, телефон с автоответчиком. Рядом на консоли из дымчатого стекла телевизор с большим экраном.

Арман встал на колени перед аппаратом. Камиль, которому из-за его роста до сих пор ни разу не представлялась такая возможность, положил руку ему на плечо и, указав на видеомагнитофон, предложил:

— Включи-ка.

Кассета была перемотана. На экране появилась собака, немецкая овчарка, в бейсбольной каскетке; она чистила апельсин, держа его передними лапами, и откусывала дольки. Это походило на одну из дурацких передач с видеошутками, снятыми совершенно по-любительски, с примитивной и грубой раскадровкой. Внизу, в правом углу, был логотип «US-Gag» с крошечной нарисованной камерой, улыбающейся во весь рот.

Камиль сказал:

— Не выключай, кто знает…

А сам занялся автоответчиком. Музыка, которая предшествовала сообщению, выбрана, скорее всего, по принципу сиюминутной моды. Несколько лет назад это был бы «Канон» Пахельбеля.[5] Камилю показалось, что он узнал «Весну» Вивальди.

— «Осень», — пробормотал Луи, сосредоточенно уставившись в пол.

Потом раздалось: «Добрый вечер! (Мужской голос, тон образованного человека, тщательный выговор, возможно, лет сорок, странная дикция.) Мне очень жаль, но в момент вашего звонка я нахожусь в Лондоне. (Он читал текст чуть писклявым гнусавым голосом.) Оставьте ваше сообщение после звукового сигнала (тон высоковатый, манерный — гомосексуалист?), и я вам перезвоню, когда вернусь. До скорой встречи».