Тщательная работа - [3]

4

По телефону Луи сказал: «Это ни на что не похоже…» — и Камилю это не понравилось: его заместитель по натуре не был паникером. Напротив, иногда он проявлял раздражающий оптимизм, и Камиль не ожидал ничего хорошего от этой непредвиденной вылазки. Пока за окном машины мелькали окружные бульвары, Камиль Верховен невольно улыбался, думая о Луи.

Луи был блондином с косым пробором и этакой чуть непослушной прядью, которую поправляют движением головы или небрежным, но отработанным жестом, являющимся генетическим признаком отпрыска привилегированных классов. С течением времени Камиль научился различать сигналы, которые несла эта прядь, вернее, то, как ее поправляли: то был истинный барометр чувств Луи. В варианте «правой рукой» откидывание пряди означало всю гамму от «Держи себя в руках» до «Так нельзя». В варианте «левой рукой» она означала затруднение, смущение, робость, растерянность. Если приглядеться к Луи, совсем нетрудно было представить его на первом причастии. С той поры в нем еще сохранилась вся свежесть молодости, вся ее прелесть и уязвимость. Одним словом, Луи был существом элегантным, стройным, деликатным и вызывающим глубокое раздражение.

А главное, Луи был богат. Со всеми атрибутами истинно богатых: определенной манерой держаться, определенной манерой говорить, произносить слова и выбирать их — короче, всем тем, что прилагается к продукту, отлитому в форме, хранящейся на самом верху этажерки с этикеткой «Богатенький Буратино». Прежде всего Луи получил прекрасное образование (юриспруденция, экономика, история искусств, эстетика и психология — всего понемногу), следуя собственным предпочтениям, блистая во всем и относясь к учебе как к тому, что делаешь для души. А потом что-то произошло. Насколько понял Камиль, это было нечто вроде ночи Декарта[2] вкупе с грандиозной пьянкой, смесь рациональной интуиции и односолодового виски. Луи представил себя и свою жизнь — роскошная шестикомнатная квартира в Девятом округе, тонны книг по искусству на полках, коллекционный фарфор в буфетах из канадской березы, арендная плата за недвижимость, даже более надежная, чем зарплата высокопоставленных чиновников, визиты в Виши к маме на отдых, любимые столики во всех ближайших ресторанах. И испытал чувство внутреннего неприятия, столь же странного, сколь и внезапного, настоящее экзистенциальное сомнение, которое любой другой, кроме Луи, сформулировал бы одной фразой: «Какого хрена я тут делаю?»

По мнению Камиля, тридцать лет назад Луи стал бы революционером из крайне левых. Но на сегодняшний день идеология не представляла собой ничего, что сошло бы за альтернативу. Луи ненавидел религиозность, а соответственно, работу на общественных началах и благотворительность. Он стал прикидывать, чем мог бы заняться, где наиболее бедственное и отчаянное положение. И вдруг его осенило: он поступит в полицию. В уголовку. Луи никогда не испытывал сомнений — это качество не фигурировало в списке фамильного наследия — и был достаточно одарен, чтобы реальность не слишком часто ставила под вопрос его таланты. Он прошел отбор, поступил в полицию, в уголовку. Его решение основывалось на желании служить (не Служить, нет, просто служить чему-то нужному), на страхе перед скукой жизни, которая грозила в скором времени превратиться в навязчивую идею, и, возможно, на идее выплаты воображаемого долга, который, как он полагал, числился за ним по отношению к народным массам за то, что он не родился в их рядах. Пройдя испытания, Луи оказался погруженным в мир весьма далекий от того, что он себе воображал. Ничего общего с английской опрятностью Агаты Кристи или с методичными рассуждениями Конан Дойля. Вместо этого — вонючие трущобы с избитыми девицами, истекшие кровью дилеры в мусорных баках на Барбес, поножовщина наркоманов, зловонные клозеты, где находили тех, кто уполз после удара ножа со стопором, сдающие своих клиентов за дозу педерасты и клиенты, которые платят по пять евро за отсос после двух часов ночи. Поначалу Камиль с интересом наблюдал за Луи с его блондинистой прядью, безумным взглядом, но здравым умом и словарным запасом, не позволяющим ни малейших вольностей, который писал отчеты, отчеты и еще раз отчеты. За Луи, который продолжал флегматично снимать первые показания на пропахших мочой воющих лестничных клетках, рядом с трупом тринадцатилетнего сутенера, истыканного ножом на глазах у его матери. За Луи, который в два часа ночи возвращался в свою стопятидесятиметровую квартиру на улице Нотр-Дам-де-Лорет и падал, не раздеваясь, на бархатное канапе под офортом работы Павеля, между книжным шкафом с именными изданиями и коллекцией аметистов покойного отца.

Когда Луи пришел в бригаду уголовной полиции, ее начальник Верховен не испытал внезапной симпатии к этому чистенькому, прилизанному юноше с нарочито правильной речью, которого ничто не удивляло. Другие офицеры группы, не слишком обрадованные перспективой делить повседневную рутину с «золотым мальчиком», особо щадить его не собирались. Менее чем за два месяца Луи познакомился со всеми подвохами и подколками, которые приберегают для новичков различные сообщества, дабы отомстить за невозможность самим отбирать своих членов. Луи криво улыбался, но вынес все, ни разу не пожаловавшись.