Труды по истории древней Церкви - [26]

В Риме, хотя присланным Евтихием документам не придали значения, но также не доказали и их неподлинности.[180] На Халки–донском соборе один из лучших богословов того времени, Евстафий Ви–ритский,[181] защищал сделанное им в 449 г. в Ефесе заявление об обязательности μία φύσις ввиду авторитета Кирилла и Афанасия и признавал лишь неправильным осуждение в Ефесе Флавиана, так как и Флавиан не отверг этого выражения. «Если я сказал [в то время] нехорошо, — решительно заявил и теперь Евстафий, — вот кодекс Кирилла: пусть его анафематствуют, и тогда пусть и я подвергнусь анафеме»,[182] Поэтому и ссылка далее Диоскора на Афанасия, Григория и Кирилла (на пап Юлия и Феликса он не ссылается)[183] не встретила возражений. Для большинства присутствовавших на соборе епископов она должна была казаться убедительной. Когда потребовалось от собора новое вероопределение, уклончивое έκ δύο φύσεων вместо ясного δύο φύσεις μετά την ενωσιν, против которого так восставал Диоскор, представлялось почти для всех[184] наиболее удобным наряду с μία φύσις, несмотря на энергичные протесты немногих восточных епископов и римских легатов, поддержанные и присутствовавшими на соборе сановниками (5–е деяние). А когда сановники напомнили, что именно Диоскор (уже низложенный собором) ставил в вину Флавиа–ну δύο φύσεις (принимая сам έκ δύο φύσεων), Анатолий Константинопольский возразил, что Диоскор низложен фактически не за веру, а за отлучение Льва и отказ явиться на суд собора.[185] Только самый решительный ультиматум со стороны императора Маркиана заставил отцев собора поручить избранной из представителей разных направлений комиссии новый пересмотр проекта вероизложения, результатом чего и явилось известное халкидонское исповедание веры во единого Господа, в двух естествах (έκ δύο φύσεσι) познаваемого.[186]

С совершенной ясностью обнаружился на Халкидонском соборе и другой из указанных мотивов: подозрительное и неприязненное отношение защитников μία φύσις к антиохийскому богословию, и притом не одних лишь крайних ревнителей псевдо–Афанасиевой терминологии, но даже и вполне рассудительных и умеренных последователей богословия Кирилла. Поводом к этому послужила, главным образом, роль на соборе Феодорита. Осужденный в Ефесе в 449 г., он еще до Халкидонского собора был восстановлен властью папы Льва Великого и выступил самым усердным почитателем и распространителем его «томоса». Но доказывая свою правоту согласием с ним, он заранее возбуждал этим в своих противниках подозрение относительно православия последнего. На Халкидонский собор он был введен по особому повелению императора, ввиду оправдания его папой, и там выступал со справкой относительно согласия Льва с Кириллом.[187] Из его «Ераниста» взяты все патристические свидетельства, кроме одного, в записке в защиту томоса, надписанной именем собора и адресованной императору Маркиану.[188] Но уже первое появление его на соборе вызвало бурю в среде египетских, иллирийских и палестинских епископов, которую едва удалось утишить сановникам.[189] Но затем и общее почти согласие халкидонских отцев на пятом заседании внести δύο φύσεις в вероизложение из томоса, хотя последний уже был к тому времени подписан, сопровождалось опять возгласами по адресу настаивавших на этом восточных: «Вон несториан! Кто не анафематству–ет Нестория, пусть уходит с собора».[190] Когда поставлен был вопрос специально об утверждении Феодорита на кафедре, от него не захотели даже выслушивать никаких объяснений и потребовали лишь немедленного и решительного анафематствования Нестория. По выполнении им этого требования признали, вслед за сановниками и легатами папы, православие его и все епископы (8–е деяние). Влияние легатов еще яснее отражается в деле оправдания единомышленника Феодорита Ивы (9–е и 10–е деяния).

Отцам Халкидонского собора приходилось, таким образом, излагать свое знаменитое вероопределение при обстоятельствах, чрезвычайно осложнявших их задачу. История вполне оправдала потом сделанную ими уступку в сторону антиохийцев и томоса Льва, принятие δύο φύσεις вместо μία φύσις, требовавшееся простой логикой, но встречавшее препятствия в убеждении об обязательности следовать церковным авторитетам и в подозрительном отношении к антиохийцам, и халкидонский δρος всегда потом признавался церковным веросознанием за образцовое по точности выражение догмата о богочеловечестве Христа. Но осложнявшие дело недоразумения оставались в силе и после собора, и данное им в качестве непосредственного выражения веры решение догматического вопроса монофизитами не было принято.

Правда, уже в следующем после собора 452 г. император Маркиан в послании к александрийским монахам со всей определенностью говорит о распространении последователями Евтихия книг Аполлинария, которые они надписывают именами святых отцев для обольщения простых умов.[191] Но это утверждение едва ли основывалось на каких‑либо непререкаемых доводах, в частности, на историческом предании относительно аполлинарианского происхождения спорных документов.[192]Сами монофизиты, во всяком случае, не могли признать себя виновными в подлоге, так как приняли их от Кирилла, которого еще в 431 г. готов был обвинять в том же несправедливо Несторий. В арсенале монофи–зитской полемики против Халкидонского собора, например, в книге «Против собора» Тимофея Элура и в сочинениях Севира, они занимают первое место и находят чрезвычайно широкое применение.