Трудный день - [29]

— Кстати, о культуре и коммунизме, — заметил Ленин. — Простите, товарищ Васюков. Насколько я вас понял, вы хлопочете о том, чтобы электрический свет залил наши деревни и села?

— Да, товарищ Ленин! — с готовностью и горячо подтвердил Васюков. — А в дальнейшем — и в мировом масштабе, товарищ Ленин!

— И даже в мировом масштабе! — повторил Ленин. — Отлично.

— Мы создадим новую жизнь, которой еще никогда не было в мире и которую переймут у нас пролетарии всех стран, — с чувством продолжал Васюков.

— «Новая жизнь…» — глухо повторил Ленин, — «переймут пролетарии…» Отлично! А скажите, пожалуйста, товарищ Васюков, это не в вашей волости пытались разграбить картинную галерею в усадьбе Мурашовых?

— Картинки-то? — живо откликнулся Васюков. — У нас, товарищ Ленин.

— И наверное, не без вашего прямого содействия, товарищ Васюков?

— Да ведь на картинках, товарищ Ленин, генералы да графья во всем своем обмундировании, голые, извиняюсь, бабы в самом нахальном виде… Учитель ко мне сунулся было с защитой: какие-то, говорит, краски в них, но я ему сбить себя не дал: прошлому конец! Все взорвем, все…

Неожиданно Ленин встал.

— Что вы собираетесь освещать электричеством, товарищ Васюков? — сурово и жестко спросил он. — Свое варварство? Как истребляете художественные ценности народа? Или как мы строим новую жизнь?! Да еще в мировом масштабе?!

Васюкова все это как-то оглушило, хотя он был не робким и не терялся в трудные минуты жизни. Он посмотрел на собравшихся, на Волкова. Тот, слушая своего соседа по волости, делал вид, что со вниманием рассматривает пол.

— Товарищ Ленин… Я же добра хочу… — растерянно проговорил Васюков.

— Знаю! — твердо сказал Ленин. — Иначе нам бы с вами незачем было встречаться, товарищ Васюков. Но культура России досоциалистической — тоже добро. Да еще какой ценности! Портреты генералов и графов, голые, как вы говорите, женщины — работа великих художников Репина и Маковского, Брюллова и Тициана, создавших неповторимые по своей ценности произведения искусства. Вот в чем дело! Бейте генералов, но сохраните народу Репина! — помолчав, Владимир Ильич закончил более спокойно: — Извините, что прервал, товарищ Васюков. Продолжайте, пожалуйста.

Васюков молчал. Он никак не мог прийти в себя, чтобы хоть что-нибудь сказать, и смотрел то на Волкова, то на соседей, то на Ленина.

Наконец он откашлялся с каким-то усердием и продолжал рассказывать о людях и делах своей волости. Владимир Ильич на протяжении всего дальнейшего выступления Васюкова бросил ему только одну реплику:

— Хорошие у вас работники, товарищ Васюков. Очень инициативные и толковые. Учитесь у них.

Вскоре, как и обещал Ленин, совещание закончилось. Товарищи с мест расходились. Васюков в коридоре обращался то к одному, то к другому, ища у них сочувствия и поддержки.

— Товарищи, братцы, — говорил он, — ведь я же всей душой…

— Подумал бы, что городишь, — мягко заметил ему Волков.

— Так ведь я… — пробовал оправдаться Васюков. — Я тоже за мировую революцию!

— «Я… Я…» — повторил Волков. — Отличился грибовский председатель!

— Никита Иванович! — взмолился Васюков. — Да поймите же вы меня!..

От разговора с Васюковым у Ленина осталось неприятное, тревожное чувство. «Понимает ли этот Васюков, что мы строим, за что боремся?»

Несколько мгновений Владимир Ильич, нахмурив брови, озабоченно смотрел вперед и не мог приняться за очередные дела, краткий перечень которых лежал перед ним. «Много ли в деревнях таких, как Васюков? Как им помочь? Какой урон нанесет ломка старого мира культурным ценностям, разбросанным по всей стране, по самым глухим ее местам? Что можно сегодня же сделать для их спасения?» Лицо Ленина будто вдруг похудело, осунулось.

Наконец он посмотрел на заметки о неотложных делах и взял ручку.

Сколько их! В конце прошлого года с трибуны VIII Всероссийского съезда Советов был провозглашен план восстановления и преобразования народного хозяйства новой России… Теперь этим нужно было заниматься каждый день, каждый час. Троцкисты все еще пытались проводить политику «огосударствления» и «перетряхивания профсоюзов»… По троцкистам нужно ударить со всей силой, разоблачить, оставив их «голыми», чтобы каждый видел их существо, знал подлинную цену им и их лозунгам… И этот Кронштадтский мятеж, новая попытка контрреволюции свергнуть Советскую власть! К тому же весной разразился продовольственный, топливный, транспортный кризис…

Минут через десять — пятнадцать, едва Владимир Ильич успел написать несколько важных и срочных записок, ответить на звонки и кое-куда позвонить, вошел Луначарский.

Протянув Ленину мягкую и приятно теплую руку, Анатолий Васильевич, которого Владимир Ильич как-то упрекнул за опоздание, сказал с улыбкой:

— Вижу — заняты, но являюсь к вам в назначенное время.

У Луначарского веселым был не только голос, не только весь он сам, но, казалось, даже пенсне его поблескивало весело.

Владимир Ильич любил в Луначарском эту неистребимую веселость, любил даже долю какой-то беззаботности в нем; в беззаботности ему, Ленину, было начисто отказано.

— Представьте себе, — ответил Владимир Ильич, заканчивая записку, — что лучше помешать, явившись вовремя, чем заставлять себя ждать, как прошлый раз, высокочтимый Анатолий Васильевич! Этим меня вы не проймете! — и Ленин улыбнулся. — Садитесь, пожалуйста.