Трудные дороги освобождения. Третья битва за Харьков - [167]

«Почему-то мало обращают внимания на то, что успех контрудара Манштейна под Харьковом определялся не только талантом немецкого военачальника, но и ошибками советского командования, в первую очередь Ставки» [39; 70].

Кто мало обращает внимания, господин Соколов не уточняет. Видимо, он имеет в виду советскую историографию вопроса. В принципе, ничего другого от такого махрового антисоветчика, как Соколов, и ожидать не приходится. Она, советская историография, уже давным-давно «почила» вместе с Советским Союзом и Советской властью, а он, историк Соколов, всё с ней «воюет». Что ж? Нападать на мёртвого слона куда как приятнее, потому что безопаснее значительно.

Однако должен заметить господину Соколову, что представители того самого допустившего ошибку в начале 1943 года советского командования, оставившие мемуары, в них, этих мемуарах, совсем не умалчивают о данной своей ошибке и именно её выдвигают как главную причину неудачи советских войск в феврале – марте в Донбассе и под Харьковом. Мы видели это и в воспоминаниях представителя Ставки ВГК А.М. Василевского, и в мемуарах работника Генштаба С.М. Штеменко, и в книге командарма К.С. Москаленко.

Пожалуй, никто не будет спорить, что военную мемуаристику тоже надо включать в историографический список Великой Отечественной. Так что все выпады г-на Соколова в адрес советской историографии, мягко говоря, необоснованны. Кто хотел обратить внимание, тот обращал, ибо слова были сказаны. Как говорится, имеющий уши, да услышит, имеющий глаза, да увидит.

Но вернёмся к сути вопроса. Выше отмечалось, что сами советские военачальники несколько по-разному оценивали ошибочность своих решений. В книге А.М. Василевского «Дело всей жизни» речь идёт об ошибке, которую командование Юго-Западным и Воронежским фронтами, а за ними и Ставка ВГК совершили примерно в середине февраля 1943 года, неправильно оценив стратегическую обстановку, сложившуюся к этому моменту на южном крыле советско-германского фронта, прошляпив перегруппировку немецких войск для контрудара, которую они приняли за отступление немцев к Днепру [8; 6].

С.М. Штеменко глубже влез в вопрос. Он в своих воспоминаниях («Генеральный штаб в годы войны») дополнительно указал ещё и на то, что проведение каскада наступательных операций без оперативных пауз и накопления оперативных и стратегических резервов было очень и очень рискованным и в любой момент могло привести к неблагоприятному варианту развития событий [48; 91 – 93].

Современный российский историк А. Исаев очень правильно охарактеризовал эти ошибки советского фронтового и Верховного командования как просчёт в определении момента остановки наступления. Вот что он пишет:

«Общее наступление советских войск, начавшееся под Сталинградом в ноябре 1942 г., рано или поздно должно было закончиться. Темпы потерь в наступательных операциях не покрывались прибывающим пополнением и восстановленной или вновь произведённой техникой. Неизбежно должен был наступить момент, когда ослабленные корпуса и армии замедляли свой бег, а то и вовсе останавливались. Момент, когда следует остановиться, было выбрать довольно сложно. Каскад наступлений с небольшими оперативными паузами способствовал перемалыванию бросаемых на фронт стратегических резервов противника по частям. Правильной была также ориентация на перехват коммуникаций в тылу противника. Однако мудрость командующих заключается в соотнесении действительных возможностей своих войск с возможностями противника, а также в умении чувствовать качественные изменения общей обстановки на фронте. Поэтому можно пожалеть лишь о том, что недооценка противника советским командованием привела к драматическому и ударившему по престижу армии отступлению» [20; 153 – 154].

Безусловно, недооценка противника – дело общее. Данную ошибку совершило и фронтовое командование (Юго-Западного и Воронежского фронтов), и Ставка Верховного Главнокомандования. Но хочется отметить, что первое слово здесь всё же за командованием фронтов. В самом деле, именно Н.Ф. Ватутин и Ф.И. Голиков находились в гуще событий, именно они оценивали состояние и войск противника, и своих войск. На основе их донесений Ставка строила свои представления о положении на фронте и планировала те или иные действия. Но оба командующих проигнорировали первые тревожные сигналы, что ситуация развивается вовсе не в соответствии с их планами. Поэтому и переубеждать Ставку было некому. Она смотрела на положение на фронте глазами командующих Юго-Западным и Воронежским фронтами.

В большей степени, в гораздо большей, упрёк в невосприимчивости к смене боевой обстановки заслуживает Николай Фёдорович Ватутин.

Если план Ворошиловградской наступательной операции, отражённый в докладе № 15 от января 1943 года Н.Ф. Ватутина в Ставку ВГК был вполне реалистичен (хотя и он уже содержал намётки будущего неудачного «Скачка»), то его доклады от 9 и 17 февраля (№ 01583 и № 128 соответственно), собственно и представлявшие план «Скачок», базировались на неверной оценке ситуации на фронте. Ошибочность оценок 9 февраля ещё может быть объяснена тем, что отвод войск противника из района Ростова Н.Ф. Ватутин принял за их отступление к Днепру. Но вот ошибки варианта плана от 17 февраля уже ничем, кроме верхоглядства командующего Юго-Западным фронтом, объяснить невозможно. К 17 февраля подвижная группа М.М. Попова и 1-я гвардейская армия В.И. Кузнецова уже вовсю расшибали себе лоб в боях с дивизиями 1-й танковой армии немцев. Перед войсками этих двух советских воинских объединений явно уже находились не только относительно слабые силы загнутого левого фланга армейской группы Голлидта. Группа М.М. Попова и армия В.И. Кузнецова мерялись силами с гораздо более сильным противником. Более того, заканчивали своё сосредоточение для контрудара войска 4-й танковой армии. Но, может быть, плохо сработала фронтовая и армейская разведка, и Н.Ф. Ватутин просто не знал обо всех этих перегруппировках немецких войск? Да нет – прекрасно знал. Уже в докладе № 01583 от 9 февраля он констатирует появление на фронте дивизий не только 1-й, но и 4-й танковых армий противника [37; 277]. Но расценивает это как заслон для обеспечения отступления немцев к Днепру. И данная оценка не поменялась и к 17 февраля, когда этот «заслон» не только оборонялся, изматывая войска 1-й гвардейской армии и подвижной группы М.М. Попова, а много дней контратаковал, заставляя наши войска порой даже «пятиться» назад. Неужели у Н.Ф. Ватутина не мелькнула мысль, что сил у простого заслона многовато? Мелькнула, конечно, и он пересмотрел план операции… перенеся основные усилия на правый фланг своего фронта, где 6-я армия Ф.М. Харитонова к тому времени добилась наибольших успехов. И даже развернувшееся 19 февраля немецкое контрнаступление по началу не вызвало у командующего Юго-Западным фронтом особого беспокойства.