Трудная полоса - [28]

Коробок спичек скользнул по столу и, щелкнув Арсения по пальцам, остановился у барьерчика. Сверху проник свет и донесся промерзший, а может быть, пропитый голос:

— Вылезайте! Прибыли!

Арсений поморщился от такого приглашения — нет, все-таки речники — это тебе не вышколенные моряки. Усмехнулся, нехотя взял рюкзак, ружье и стал подниматься по почти отвесному трапу наверх. Катерок приветственно погудел, развернулся и долго швартовался у маленького причала. Собственно, и причала-то не было. Так, доски. Арсений выругался про себя и полез в воду — иначе тут не выберешься... Нелепо начинается отпуск...

Кати Климушиной на острове Арсений не нашел. «Была как будто такая на метеостанции, там спросили бы»,— посоветовали в рыбачьем поселке. Спросил.

Оказывается, работала раньше, переведена на другую станцию, а куда — не знают.

Значит, назад в город, в управление, уточнить, где теперь Катя, а потом ехать на новое место ее работы?! Дернуло же его ввязаться в эту историю... И катер, как на грех, ушел. Здесь следующего скоро не дождаться — разумнее шагать через весь остров в поселок Северный да на маяк заглянуть... На маяке он все равно рассчитывал побывать, но уже с Катей. Арсению показалось, что его жестоко обманули — неизвестно, сколько он еще проищет эту дочку Климушина... И отпуск уходит... И Таньку теряет...

Он остановился на твердой полоске влажного песка, усеянной ракушками и водорослями. Присел на отполированный водой и ветром ствол когда-то могучего дерева. Здесь по всем северным берегам целые деревянные завалы, собрать бы да на лесозаводы — наверное, годы лес рубить не надо будет... А вот пропадают тут, гниют потихонечку на безлюдных берегах. Точно тысячи жизней, прожитых впустую. Арсений, сам того не замечая, поглаживал рукой холодную гладкую поверхность большущего бревна, которое и цвет свой — желтоватый, мягкий цвет сосны — давно потеряло, и было странно мертвенно-белым...

Уж как Таньке хотелось, чтобы он бросил плавать! Да для него это смерти подобно. Не сможет он на берегу, задохнется, окостенеет, сопьется, в конце концов...

Море, вот что у него есть — и никто теперь не отнимет. Арсений подставил лицо влажному ветру и смотрел вдаль: небо без единого голубого просвета, крикливые черно-белые чайки, белесые волны с косичками пены... Лишь оттенки от белого до серого — вот и все, что позволила себе здесь северная природа. Редко глядел он на море с берега. Зато часами — на капитанском мостике и потом, свободный от вахты, привалившись к борту,— на безбрежную голубизну. Песчаная кайма придает морю нечто домашнее, но истинная сущность моря с берега не открывается, она познается лишь в океане, в тишь ли, в туман или в бурю, но там, в океане...

Вечерело. Арсений зарядил ружье, зажег сигарету и, закинув за спину вещички, размеренно зашагал туда, где вспыхнул огонь маяка. Он шел уже не летящим шагом, с пятки до кончиков пальцев, а всей ступней крепко ступая на землю, неторопливо и уверенно.

Арсений отворил калитку. Из завозни выглянула женщина, пытаясь разглядеть, кто пришел. Люди не часто посещают дом смотрителя маяка.

— Здравствуйте, добрый человек, гостем будете...

— Здравствуйте,— поклонился старпом,— бог в помощь. Женщина молчала, продолжая глядеть в его сторону.

— Варвара Тимофеевна! Неужто не узнаете? Арсений я, помните, недели две жил у вас позапрошлым летом...

— Арсений Никитич! Не признала сослепу! Богатому быть! Проходи, голубчик, не стой во дворе. Мы со стариком уж гадали, не приедешь ли нынче? Хозяин наверху теперь. Скоро спустится...

Арсений поднялся на высокое, дочиста выскобленное крыльцо, в сумерках светящееся своей белизной. Миновав холодные темные сени — в полосе света мелькнули какие-то бочки и бутыли с брусникой,— попал в кухоньку. Пахло грибницей и еще чем-то очень вкусным.

— Где в болото-то угодил?

Варвара Тимофеевна хлопотала вокруг гостя. Арсений снял сапоги, носки были волглые — он повесил их сушиться к печке. Смотрел на огонь, протянув поближе к теплу большие босые ноги. Ни о чем не думалось, было просто хорошо. Потом поднял с пола ружье и отделил приклад и цевье от стволов. Чистил неспешно, глядел внутрь стволов, и все ярче светились зеркальные кольца, вбирая в себя блеск огня.

— Бают, в нашем доме дорогой гость!

Такой раскатистый, хрипловатый голос бывает только у очень крупных, высоких людей. Арсений поднялся и пожал руку Ивану Ивановичу. Маячник почти не постарел, разве что загар стал еще глубже, темнее и резче морщины на скулах и лбу. В комнате будто пахнуло морем, стены раздвинулись...

— Вот и опять я в ваши края попал... Не хотел стрелять, да не выдержал. Селезень. Возьмите на жаркое.— Арсений достал из рюкзака птицу, мелькнула иссиня-зеленая кайма крыльев. Выложил старикам и подарки: платок — Варваре Тимофеевне, коробку сигар — Ивану Ивановичу.

— Да зачем, Арсений Никитич, тратился, да тащил еще...

Хозяйка укоризненно покачала головой, но видно было — тронута до слез.

— Мне все равно нужно было ехать сюда, так что принимайте, — рассмеялся Арсений. Легко и спокойно чувствовал он себя в этом доме. Хозяева ни о чем не расспрашивали гостя — из деликатности, свойственной жителям северных деревень. Арсений понимал, что это — вовсе не равнодушие, он знал обычаи поморов — и сам рассказал историю, которая привела его на остров.