Трудная пациентка - [3]

– Фортификационное укрепление какое-то, – укоризненно заметил Рушан, ожидая пока плечистый детина зафиксирует его данные. – Больше часа по катакомбам вашим плутал. Куда только не сунулся! Хоть бы указатели повесили что ли.

– У нас дактилоскопические датчики, – пояснил страж. – Открыто только больным и персоналу. И то в те корпуса, куда им надобно. Не заблудятся. А посторонним что тут делать? Не проходной двор.

– Сотрудники ВКБГА числятся во всех базах допуска, – не без гордости заявил Рахматов. – Неужели вы этого не знали?

– Раньше ваши не больно-то к нам заглядывали. На своих планетах, небось, лечитесь, если уж чего, – пробурчал охранник. – Ну, надо, так надо. Значит так, из главного, если потребуется, в любой корпус попасть можно. Линии подземные у нас. Что-то вроде локального метро. Кабины на две, четыре и шесть персон. Каждый корпус – станция. У входа датчики, так что пройдёте со своей VIP-дактилоскопией. – Страж фыркнул.

– Серьёзно строитесь, – похвалил Рушан. – Нагуалей не боитесь? А ну как за день-два сворачиваться придётся?

– Есть варианты? – Глаза охранника недобро сверкнули. – Расстояния-то у нас какие! Сами видели.

– Это точно, – поддакнул Рахматов. – Больным такие марафоны…

– Ясное дело, – детина засопел. – Многим не по силам. Да и с охраной легче. Три охранника на весь комплекс, что нам, разорваться? Поэтому через главный корпус фильтруем.

– Три?! – Рахматов сочувственно прищёлкнул языком. Людей, узнавших о его месте службы, и не впавших при этом в благоговейный трепет, Рушан уважал.

– Три. – Охранник насупился. – Где ж теперь людей напасёшься? Все с Земли драпают. Кто остался? Вы, понятно – аномалийщики за день работы на Земле имеют больше, чем я за десяток лет! Фанатики-сектанты? Ха! Те слишком заняты, призывают на кладбище ползти, раз так уж сверху велено. Энтузиасты, вроде Бердина? На него равняться трудно – вот он и впрямь святой. Мы ещё вот затесались… кто комиссию не прошёл.

Рахматов вздрогнул. Только сейчас он обратил внимание, что полнота охранника совсем не похожа на ту, что свойственна обжорам или спортсменам-богатырям: рыхлая, водянистая, медикаментозная. 'Гормоны, – догадался он – Неужели тоже 'абориген'?'.

– Вы не прошли комиссию? – осторожно поинтересовался Рушан. Не верилось, что здоровяк за стойкой тоже 'местный' с грозным диагнозом в анамнезе.

Охранник невесело хохотнул.

– Семь 'химий', три курса 'лучей'! Кто меня выпустит?! Кому мы нужны?! Здоровым-то там тесно.

– Вы ошибаетесь, – запротестовал Рахматов. – На планетах-'челноках' места хватит всем. Над этим работают. Создаются новые. Комиссия не даёт право на выезд, руководствуясь исключительно принципом 'не навреди'. Вы же понимаете, перелёт, адаптация – всё это стресс для организма. Ослабленный болезнью человек может просто не выдержать! Сначала надо решить проблемы со здоровьем.

– Знаю! – оборвал охранник. Его лицо стало наливаться краской. Он попытался спрятаться за своими непосредственными обязанностями – взялся копировать данные с персонификационного чипа – но вдруг вскинул голову и прошипел: – Тысячу раз слышал! Списали нас в утиль! Значит, пока я на шахте работал, годен был, а как скрутило, так и… Да кто ещё сюда работать пойдёт? Ты? Он? – Детина зло махнул головой на 'аборигена' в больничном халате, согнувшегося, у стены. Мужчина жадно, с хрипом втягивал в себя воздух и с вожделением поглядывал на притулившийся в углу диван, до которого предстояло преодолеть ещё метров десять. – Все драпают…

Страж, отвернувшись, протянул Рушану отмеченный документ. Рахматов тоже молчал. Жаркое 'ты', внезапно вырвавшееся у собеседника, ударило в сознание раскалённой иглой.

Пока Рушан справлялся с опалившей его горечью, охранник рассказывал как добраться до нужного посетителю кабинета. Похоже, теперь он стыдился своего взрыва. Снова обращался к гостю подчёркнуто официально, на вы. Голос опять стал тусклым, непробиваемым, точно захлопнувшаяся дверь сейфа. От намертво запертых замков веяло холодом и безысходностью. Ценную информацию Рахматов пропустил мимо ушей, о чём сильно пожалел впоследствии.

Лифты, лестничные пролёты, нескончаемое единообразие коридоров, холлы, сотни одинаковых дверей – всё смешалось в неподатливую головоломку. Рахматов петлял по незнакомым помещениям и чувствовал, что закипает. Бестолковость планировки делала задачу почти невыполнимой. Вдобавок люди… Много, непривычно много людей! На Эмерии сроду такого столпотворения не бывало! О заброшенных земных городах и говорить нечего – за неделю столько не встретишь. Каждый проходящий окружён наэлектризованным колким облаком эмоций: пронизывающие разряды радости и надежды, тяжёлые удары обречённости, тугой чёрный страх. И во всех билась своя собственная боль. Физическая и та, что медленно, по капле выдавливала сердце, складываясь в безнадёжно простую формулу – один, не нужен. Целые океаны боли. Галактики! От этого у Рахматова начала кружиться голова, точно снова он погружался в Великое Ничто. Перед глазами стелился мутный смок, мысли путались.

Быть интраморфом, человеком с паранормальными способностями, не всегда сладко. Всесильный Абсолют иногда зачем-то подбрасывал непрошеные, не имеющие никакого отношения к Несущим, Знания. Рушан и раньше замечал, что среди людей порой ему становилось тревожно, а, иногда, и жутковато, словно запретное подсматривал. Это мешало, сбивало, заставляло искать спасительного одиночества.