Трудная година - [6]

И, как это часто бывает после сильного физического или душевного напряжения, она ощутила слабость вовсем теле. Надо присесть, Она уже хотела пройти в сад, но тут ее внимание привлекла небольшая и мало заметная вывеска; «Вход русским и белорусам запрещен»,— про­читала она и круто повернула в сторону. Значит...

Недалеко от театра, в тихом переулке, где растут такие же старые липы, которые, кажется, шли-шли в сад да и остановились нестройной чередой, стоит невысокий особняк с двумя колоннами при входе, а капители — маски львов. Кусты барбариса вдоль чугунной ограды, на которой тоже львиные маски. Старый дом, уютный — за буйно разросшимися кустами барбариса его и не видно. А в самом особняке — несколько просторных комнат и одна из них — со стеклянным потолком и широкими две­рями, выходящими на террасу, а там — небольшой садик с фонтаном, и фонтан бьет из раскрытой пасти льва. Здесь помещается областной музей, это — «резиденция» Павла Степановича Назарчука. Да, это было бы счастьем, если бы милый, симпатичный Паша оказался в городе. Вера не идет, а бежит по тихому переулку. Теперь, когда она убедилась, что театр цел и невредим, к ней будто вер­нулась утраченная было связь с жизнью. Павел Степано­вич — звено из той же цепи. Не парадным ходом, а через чугунную калитку, похожую на форточку, входит Вера в музей. И сразу останавливается.

Она останавливается оттого, что кто-то трогает ее. за плечо. Вера открывает глаза. Она бы отступила, сделала шаг или два назад, но чугунная ограда не пускает ее. Перед нею стоит солдат, приземистый, немного ниже ее ростом. На уровне Вериных глаз — его рябой приплюс­нутый лоб, и светло-рыжие волосы растут на нем треуголь­ником, острый угол которого едва не доходит до переноси­цы. И глаза — зеленовато-рыжие глаза сверлят Веру, а рука крепко держит за плечо. Левой рукой солдат делает жест, каким обычно просят денег. И что-то говорит. Что это за язык? Вера торопливо раскрывает сумоч­ку, достает деньги, все деньги, какие у нее есть, лишь бы поскорее освободиться от этой руки, пальцы ко­торой сжимают ее плечо, от этих глаз — тупых, голодных. Дегенерат в форме немецкого солдата отрицательно кача­ет головой — нет, не деньги ему нужны. И вдруг он сме­ется ей в лицо — Вера видит разинутый рот с желтыми крупными зубами, из которого несет перегаром. Потом рот закрывается и мокрые толстые губы вдруг приближаются к ней... Вера напрягает все свои силы и отталкивает солдата. Тот сразу звереет.

— Паспорт!— ревет он, и это было первое слово, ко­торое она поняла.

Вера подает паспорт. Солдат что-то ищет в нем и, возвращая обратно, говорит:

— Пошла за мной! — И сердито бранится.

Она идет впереди. Только теперь замечает на ограде немецкую вывеску: «Зольдатенгайм». И как она не заме­тила этой вывески раньше! Город, в котором она прожила с Наумом два года, забит солдатами немецкой армии. Про­шло всего несколько дней, а они уже повесили у входа в театр оскорбительную вывеску, запрещающую входить русским и белорусам, а музей превратили в казарму... Го­род, который еще недавно был гостеприимным и веселым, стал чужим и опасным!..

— Стой!

Она читает очередную вывеску и вдруг замечает, что все они, эти вывески, одинакового размера и одного фасо­на: «Фельдкомендант». Длинный коридор с окнами, за­крашенными белой краской, сквозь которую не проникает солнце. Люди, много людей... Солдат подводит ее к како­му-то офицеру, что-то говорит, но тот не понимает и кри­чит по-немецки:

— Переводчика!

— Переводчика к лейтенанту! — повторяет зычный голос в соседней комнате, и оттуда выбегает девушка в коротком розовом платье и с такими же розовыми губа­ми,— они так густо накрашены, что только их и видишь в первую минуту.

— Что говорит этот мадьяр? — недовольно спрашивает лейтенант.

Пока переводчица выясняет, почему солдат арестовал эту элегантно одетую женщину, Вера смотрит на офицера, первого немецкого офицера, которого ей доводится видеть. Лицо круглое, крупный нос и большие уши, из которых торчат рыжие волоеы.

— Разве вы не знаете, что в паспорте надо делать от­метку? — спрашивает офицер.

— Я только вчера приехала,— отвечает по-немецки Вера, прерывая переводчицу.

— О! Мадам так хорошо знает немецкий язык? — удив­ляется офицер и потом добавляет, обращаясь к солдату: — Можешь идти. — И опять Вере: — Это очень приятно. Мои уши устали от еврейского акцента! Вы немка?

— Белоруска.

— О-о!

Офицер делает какую-то отметку в паспорте и объяс­няет, что ей надо зарегистрироваться у орсткоменданта, затем пойти в арбайтзанд, это необходимо, потому что ук­лоняться от трудовой повинности нельзя, за это...

На бирже труда Вере выдают повестку, на которой написано два слова: зондерфюрер Шульц. С этой повест­кой она должна явиться завтра к семи часам утра на рынок. Женщина с мышиным лицом разглядывает ее платье,

— Только снимите эти шелка,— пищит она по-рус­ски.— Там придется носить мусор и кирпичи. Если бы у вас была специальность! Но не горюйте... — И она вдруг начинает хрипло смеяться; Вере кажется, что она не сме­ется, а давится,— С такой внешностью... не пропадете!