Трубадуры, труверы, миннезингеры - [39]

Нападая на духовенство вообще, Рютбёф делает различие между богатыми прелатами и сельскими священниками; последних он берет под свою защиту. «Сельский священник, — говорит он, — добывает себе хлеб с большим трудом и не в состоянии купить себе даже небольшой богослужебной книжки, у прелатов же — полные желудки, библии и псалтири: эти люди жирны и всегда спокойны. Когда они приходят к бедному священнику, кажется, что к нему пришли короли: им нужен такой парад, которого не может вынести на своих плечах человек бедный. Хоть закладывай свое облачение, а ставь им такие кушанья, которые не показаны в Писании. Если их не ублажить как следует, если бедняга сделает какой-нибудь промах, его сочтут за дурного человека даже в том случае, если он равен по своей жизни самому Св. Петру».

Снисходительно относится Рютбёф и к другому виду клириков, а именно — к студентам. Эта снисходительность не мешает ему, впрочем, при случае и бранить их, если они того заслуживали. В XIII веке между парижскими студентами происходили непрерывные раздоры. В 1218 году парижский оффициал[93] был вынужден прибегнуть к суровым наказаниям тех, «кто прибегал к помощи оружия и днем, и ночью наносил раны другим студентам» и творил бесчинства другого рода. Столкновения между студентами происходили на «национальной» почве: «нация» французская враждовала с пикардийцами, представителями Нормандии и англичанами. Говоря современным языком, враждовали между собой землячества, кружки земляков, крепко державшихся друг за друга в стенах университета.

Французская «нация», более многочисленная, требовала себе бóльших привилегий, другие не уступали, а результатом этих столкновений нередко являлось кровопролитие. В стихотворении, относящемся к одному из подобных столкновений, Рютбёф дает молодежи несколько мудрых советов. Зачем, говорит он, покидать родину и переселяться в Париж, где люди вместо того, чтобы запасаться мудростью, теряют свой рассудок?

В Париж является учиться

Крестьянский сын. Отец-бедняк,

Чем только может поживиться

С своей земли, все, кое-как

Собрав с поспешностью возможной,

Вручает сыну, чтобы он

С нуждой не сведался тревожной,

А сам — бедняга — разорен!

Вот сын его в Париж явился;

Он хочет жить, как все живут,

Все, для чего отец трудился,

Он промотает живо тут.

<…>

Вот пост великий настает:

Поститься б юноше не худо,

А он по-прежнему живет.

Ему б терзаться власяницей,

А он в кольчугу облечен,

И пьет безумно, пьет сторицей,

Как в дни веселья не пил он.

Тут подвернутся забияки,

И скоро ссоры видишь ты,

И здесь, и там, повсюду — драки,

Аудитории ж пусты,

Ну разве это не несчастье?

Но в Парижском университете происходили и волнения другого рода. Волнения эти вызывались столкновениями между профессорами, принадлежавшими к белому духовенству, и профессорами-доминиканцами. Доминиканцы приобрели в это время огромное значение. Преимущества, которыми они пользовались, естественно, вызывали зависть в среде белого духовенства, и, так как доминиканцы пользовались особенным покровительством папы, белое духовенство выставляло из своей среды борцов за независимость французского духовенства от Римской курии. Во главе профессоров, принадлежавших к белому духовенству, стоял в описываемое время Гильом де Сент-Амур[94]. Он резко нападал на доминиканцев и с кафедры, и в своих литературных произведениях. Но смелого профессора вынудили покинуть Париж и удалиться в свой родной город Сент-Амур. Рютбёф горячо протестовал против его изгнания. По его мнению, король не может осудить кого бы то ни было без суда, а папа не имеет никакого права простирать свою юрисдикцию на Францию. В увлечении Рютбёф грозится Божьим наказанием, которое постигнет виновных в этом деле:

Прелаты, принцы, короли,

Какое зло творим мы дома!

Из нашей выгнали земли

Достопочтенного Гильома.

Ну где же видано когда,

Чтоб так безумно поступали?

Чтоб без допроса, без суда

Совсем невинного изгнали?

От Бога скроется ли что?

Того, кто, правду нарушая,

Изгнал Гильома, Он зато

Из Своего изгонит рая!..

<…>

Когда настанет день Суда

И снидет вновь на нас Распятый,

Что вы ответите тогда

Пред справедливою расплатой?

Он вас потребует в тот час

На Страшный суд за злодеянья.

Позор и страх сомкнут у вас

Уста для самооправданья.

А я? Я смерти не страшусь,

Смотрю в глаза я смерти смело;

Легко я с жизнью разлучусь,

Коль нужно так, за это дело!

И это — не пустые слова: необходимо было иметь Рютбёфу много смелости, чтобы говорить таким языком с всесильными монахами, с папой и королем.

В то время университетские смуты приносили для высшего образования большой и трудно поправимый вред. Доминиканцы выпросили себе у парижского архиепископа сначала одну кафедру богословия, потом вторую и скоро прочно водворились в нем. Проникнув в университет, они стали отказывать в повиновении общим для всех правилам и требовать для себя особенного, исключительного положения. Когда сослуживцы пригрозили им исключением из своей среды, доминиканцы обвинили их в заговоре против церкви и короля и пожаловались в Рим, папе. При этом они принимали самый смиренный, самый невинный вид. Вот что говорил, например, в собрании профессоров и студентов Парижского университета францисканец Жан де Парм, обращаясь к профессорам, принадлежащим к белому духовенству: «Вы — наши учители и сеньоры, вы просветили нас; мы благодарны вам и готовы засвидетельствовать свою благодарность молитвами и проповедями. Мы — ваши дети и служители. Если мы и обладаем каким-либо знанием, то получили его от вас. И самого себя, и братьев, состоящих под моим началом, я предоставляю в ваше распоряжение. Мы — в ваших руках. Делайте с нами все, что покажется вам хорошим и справедливым». Таковы были слова, но совсем не таковы были чувства.