Тропы вечных тем: проза поэта - [249]

Лиза молчала с горящими глазами. Потом она робко с затаённой надеждой спросила:

— Ты покажешь мне Шурку?

— Я тебя с ним познакомлю, когда ты снова пойдёшь в школу. Не бойся, я поговорю насчёт тебя с директором твоей школы, — сказал я и вытер пот со лба…»

Из черновой рукописи к фрагменту <13>:

«На лекции я ходил с папкой, как министр с портфелем. Папка вмещала удобное количество общих тетрадей и средней упитанности книг. В аудитории я садился за последний стол, раскладывал книги и тетради и вкривь и вкось старательно записывал лекции. Но вскоре мне это надоело и я только слушал, изредка берясь за авторучку. Открыватель, я ходил счастливый, в моём кармане лежал студенческий билет. И как заклинание шептал чужедальние слова: экзогама, эндогама, логический квадрат.

Больше всего нравились кабинеты: их интеллектуальная тишина, отрадный, холостяцкий шорох перелистываемых страниц, — что-то вроде шороха таракана, жаркий вспых перелистывания за столом. Когда отрывался от книг, я двигался как спросонья, — весь ещё во власти странного притяжения. Это книги владели мной, как луна земным приливом. Я шёл и спотыкался на ровном месте. Я читал не по программе — вразброд, наобум. Мне хотелось узнать всё сразу, и торопился, т. к. был голоден, как губка и мне было восемнадцать вёсен. У меня в голове стоял бред, и я захотел написать что-нибудь по эстетике.

На семинарах я иногда засыпался, занятия вёл кое-как, но старшекурсники, громыхая напоказ передо мной своим опытом, успокоили: пустяки, стоит только перед сессией не поспать ночь-две.

Им нужно было поверить, к тому же я надеялся на себя, [на свои] способности, о которых был наслышан в седые школьные времена от проницательных, но столь же сердобольных учителей. И жил. И витал…»

Из черновой рукописи к части <15> становится яснее, что рассказ Светланы (Тани Смирновой) до странности напоминает то, как сам главный герой (то есть Кузнецов) поступил с девушкой (Валей):

«После каникул Таня пришла ко мне прямо в общежитие с бледным, как отмороженным, лицом. Я лежал, положив ноги в дырявых носках на спинку кровати, и упивался Метерлинком. Шаповалов перестал зубрить конспект и с интересом уставился на неё. Витька и Шрамко продолжали с лицами истуканов играть в шахматы. Я быстро вскочил и увидел, что она кусает губа, а губы всё равно вздрагивают. Я послушно пошёл за ней, но она ничего не говорила. Ждал, когда она заговорит. Но, кажется, ей было трудно начать. Стояла промозглая погода, в воздухе серела мелкая скоропись мороси. Оттепель.

— Ты избегаешь меня, ты что-то делаешь, — выдавила она, проглотив в горле ком.

— Я пишу статью по эстетике. [Впрочем, это не оправдание.]

Зимний парк был холоден и гулок, как пустая квартира. Серые подгнившие сугробы одиночно истлевали на газонах. Они переползали дорожки аллей и чмокали в наших следах.

— Я ненавижу одного человека, — сказала она, чуть не плача.

— Кто он? — на мне был лёгкий плащ. Я мёрз как цуцик и во что бы то ни стало хотел домой.

— Мы с ним учились в одной школе. Он был на два класса старше меня. Ещё в девятом классе я влюбилась в него, как кошка, а он меня не замечал. „Весь мир помешался на кошках“ — отметил я [раздражённо]. — Он был всегда ко мне равнодушен, но подрался из-за меня с одним своим товарищем. Мы все трое учились в одном классе. На выпускном вечере он затащил меня в пустой класс, в угол возле доски, стал против меня и замолчал, глядя мне в лицо нахальными глазами. Мне было весело и я тогда смеялась, сама не зная чему. Он хотел меня поцеловать, но стоял и ждал, наверное, когда я перестану смеяться. Он вообразил, что поцеловать в открытые губы неудобно. Он несколько раз оглядывался, чудак, но никто не заходил в класс. Он совсем не мог быть нахалом, а только корчил его из себя…

— А дальше что? — [чуть не закричал я] схватил я Таню за плечо. Её лицо всё было в мелких рябинках капель. Блестели под дождём скамейки. С них капало. Жёлтые осенние листья мокли на скамейках, как утята.

— Дальше он не хотел со мной встречаться, а когда встретился, то старался только оскорбить. Я ему надоела. Ходил с какими-то девчонками… Моя подружка призналась, что он с ней. [Они все там с ума сходили.]

[ — Постой, — затаив дыхание, я дёрнул её за рукав, — он стихов не писал?]

— Нет, не писал… Хотя… не знаю точно. [Я совсем в этом не уверена.] А когда вчера уезжал…

[ — Когда именно?

— С неделю назад.] бросил меня посередине улицы. Я пришла на вокзал, но он не глянул в мою сторону и так уехал.

Она зарыдала… Я успокаивал её, [но у самого всё внутри ходило ходуном]. Она вся дрожала, уткнувшись мне в плечо.

А где Валя Медусенко? Я совсем забыл её.»

«В девятом классе я влюбился в девчонку…» — По воспоминаниям студентки Юрия Кузнецова в Литературном институте Оксаны Шевченко, «как-то на поэтическом семинаре зашёл разговор о первой любви. Юрий Поликарпович ненадолго задумался, а потом сказал: „Впервые я влюбился в школе. Однако в юности я был скромен и застенчив, а она выбрала хулигана. Я долго не мог её забыть. Однажды, уже после армии, я сидел в городском сквере на лавочке, пил пиво, а она прошла мимо. Не остановилась, не поздоровалась, не кивнула, а мы ведь не виделись с ней бог знает сколько! Только презрительно улыбнулась. Этой усмешки я до сих пор не могу понять и простить. Лучше бы она совсем не посмотрела в мою сторону“.