Тропы вечных тем: проза поэта - [242]

Поедем, красотка, кататься!

Соперник меня стережёт.

Бросает и топчет окурок.

За ним из глухого двора

Встают роковые фигуры

По прозвищу Кеши с Бугра.

Уйдём, говорю, от погони!

Крути, карусельщик хмельной!

Мои деревянные кони,

Давайте рванём по прямой!

Кричу, чтоб со мною дружила

До самого смертного дня…

Но голову ей закружило,

Она позабыла меня.

Как уже сказано, около 1962 года (то есть уже находясь в армии) Юрий Кузнецов делал наброски к повести «Золотые ветки» (в той же тетради, в которой писал дневник 1961 года), и тогда ещё в основном называл всех своими именами, не скрывая, о каких именно людях идёт речь. По наброскам начала повести хорошо видно в свою очередь происхождение названия «Зелёные ветки» и то, как зародилась дружба с Шуркой (Александром Сердюком). Ниже приводим текст черновой рукописи, датированный 11 мая 1962 года:

«[О том, что детство уходит, я грустил ещё в самом детстве. До сих пор не знаю была ли это действительно грусть об уходящем или 11-летний мальчишка в преддверии тревожной юности грустил о неведомом и таинственном.

Как сквозь воду, я смотрю сквозь годы, и то, что находится глубже всего, расплывчато, в колеблющихся очертаниях видится мне. Память, как стремительно нахлынувшая волна, смывает меня и уносит за самый горизонт.]

Сначала были грустные зелёные ветви. Они держали на себе мелконакрошенное небо и в разных местах пропускали солнечных зайчиков. От этого трава под ветками была посыпана светлыми веснушками. Я ходил по мягкой кошачей траве и наступал на зайчиков. Но они появлялись на моих босых ногах, и когда я приподнимал ногу, заглядывая под неё, там никого не оказывалось. Это меня очень удивляло. [Я спрашивал у деда, который с интересом следил за мной с завалинки, почему у меня ничего не выходит. Но дед мне толком ничего не мог объяснить, да, впрочем, он и не объяснял, а только почему-то посмеивался [и корил меня, что я плохой охотник]. Я чувствовал, что он настроен добродушно и не сердился].

Потом монтёры спилили цеплявшие провода ветки. Открылось голое небо, [его было очень много, больше, чем в поле под моими ногами]. На улице стало как-то пустынно. Одни телеграфные столбы стояли навытяжку, держа на чёрных плечах провода. [Все деревья, которые росли на улице и касались проводов, были наполовину срезаны и изуродованы].

По деревьям стало неинтересно лазить. [Мы с друзьями] Я стрелял из рогаток по проводам. От этого они звонко цвиркали и, мохнатые от дрожания, долго гудели сердитым шмелиным басом.

[Потом я встретился с другом.] После ветвей пришел Шурка.»

Далее другой вариант (недатированный) вступления к повести о юности из черновых рукописей:

«Самое чистое, высокое, поэтическое, что есть у человека — это его юность. Нет, я не о возрасте. Чем больше мы сбережём юности в своей душе, тем богаче, красочней, звонче будет наша жизнь. У человека крадёт его молодость многое, крадёт время, крадут дурные люди, у которых [давно украли их юность] нет юности, крадут дурные привычки, крадёт беспечность, нетребовательность, мягкотелость, [умственное и душевное] духовная пассивность. Появляется \развивается/ нечестность, трусливость, пошлость, скудоумие. Человек хочет сохранить свою молодость. Он ищет поддержки. Друг его поддерживает, враг обкрадывает. Идёт борьба за молодость, идёт борьба за огонь. В далёком прошлом, ты же знаешь, люди вели борьбу за огонь. Они объединялись. Они берегли, как последнюю кровинку, маленький красный уголёк. Они получали из него большой огонь. Этот огонь согревал их жизнь до последних дней.

Сначала были густые зелёные ветви. Они держали на себе мелконакрошенное небо и просыпали дождём солнечные зайчики. Трава под ветками была посыпана светлыми веснушками. Я ходил по траве и наступал на каждые зайчик. Но они появлялись на босых ногах. Это меня очень удивляло.

Ежегодно монтёры пилили ветви, цеплявшиеся за провода. Открывалось большое голое небо. Становилось как-то пустынно на улице. Одни телеграфные столбы стояли навытяжку, как рослые плечистые солдаты, держа на своих плечах чёрные провода. Это были военные провода. На деревья стало неинтересно лазить. Я стрелял из рогатки по проводам. От этого они звонко цвиркали и, мохнатые от дрожания, долго гудели сердитым шмелиным басом.

После ветвей и проводов пришёл Шурка. Мой друг. Мы с ним были романтики с соски. [Он был агрессивно настроен. Ему не давал покоя виноградник в \соседском/ саду [моих соседей]. Мы следили за ним через забор. Виноградник кипел, он пузырился полными светлыми бульбами. У нас ломило в зубах. Стоило только протянуть руку. Но нас удерживала соседская собака. [Это был зверь.] В ней ничего не было человеческого. Её рот был небит жёлтыми обоймами зубов. Она лицемерно выла по ночам [как сирена], на похоронах. Мы с ненавистью следили за ней через забор. Мы так и не попробовали соседского винограда. В жизни мы всегда хотели многого, но почти ничего не получали. Это придавало жизни особый вкус. Учило нас [выдержке, любить и ненавидеть] суровой науке — быть мужчиной. Отсюда начинались поиски характера, [дружбы], красоты, отца, зелёных веток, [шумящих] \[хрупких и вечных] [старых и новых]/, как мир.]