Тропы вечных тем: проза поэта - [241]

Повесть можно датировать приблизительно 1959–1965 гг., исходя из того, что в 1959 г. Кузнецов явно разрабатывал в прозе автобиографические мотивы (см. выше наброски к автобиографической повести «<Шурка Багрянский>»), 1962 годом датирован ряд черновых набросков к повести, где многие герои ещё названы своими подлинными именами и фамилиями (см. ниже), потом — до 1964 года — Кузнецов служил в армии на Кубе, и возможность набирать текст на печатной машинке, заново перерабатывая наброски, меняя фамилии и имена, скорее всего у него появилась только после возвращения на родину — в 1965 году, например, во время работы в редакции газеты «Комсомолец Кубани» в Краснодаре.

Происхождение названия «Карусель» прослеживается по ещё одной черновой рукописи к повести (отдельный лист с номером «2»), также восполняющей недостающий в машинописи лист № 2:

«…Ахтырский сразу смекнул, в чём тут дело и стерпел только три урока. Он и трое его дружков, именующих себя „кешами с бугра“, подстерегали меня, когда я возвращался домой после очередного такого занятия. Я столкнулся с ними за углом.

— А, англичанин! — сказал Ахтырский, резко выступил вперёд и обрушил на меня сокрушительный удар. Но я удержался на ногах, только отступил на шаг, сохранив равновесие. Ахтырский был поражён. Его удар обычно сбивал с ног всех, кому предназначался. С минуту он стоял в некотором раздумье, его дружки тоже молчали. [К тому моменту у меня рассеялись круги перед глазами и я увидел их лица.]

— Ладно, хватит с него, — сказали дружки и посторонились, давая дорогу.

„Ну нет, я не отступлю“, — сказал я сам себе. На другой день я застал Ахтырского с его дружками на школьном чердаке, где они играли в карты, и потребовал немедленного удовлетворения.

— Сейчас, — лениво сплюнул он, — вот доиграем.

После доигранной партии он поднялся [и шагнул ко мне. Я нелепо взмахнул руками и кинулся вперёд] и отколотил меня.

Я стыдился своих страшных синяков и полторы недели сидел дома. За это время услышал, что Валя поссорилась с Ахтырским. Когда я пришёл в школу, то место, где сидел Ахтырский, было уже свободно, [а я встретил Валин взгляд] он откочевал на другое, и я сел с Валей. Английским языком мы больше не занимались.

— Пойдём куда-нибудь, — предложила она однажды.

Мы пошли в парк, обнесённый чугунной оградой, в некоторых местах поваленной богатырскими усилиями местных хулиганов. На газонах высились сухие былья прошлогодней травы, голые ветки мартовских деревьев с резким стуком тёрлись друг по другу от ветра. Свежий воздух леденил лицо. За деревьями стояла старая карусель, которую даже по праздникам вращали вручную.

— Давай сядем, — весело закричала Валя, увидев, что карусель пустует.

Мы тут же залезли в фанерную фигуру — нечто среднее между корытом и самолётом.

— Так, так, — раздался знакомый голос. Мы обернулись: на ограде сидел Ахтырский, одну ногу он уже перекинул в парк, в котором кроме нас не было ни души.

— Так, так, — повторил Ахтырский и через его лицо переехало злое подобие улыбки. — Значит, на карусели?

Он перенёс другую ногу и спрыгнул на землю. Подбежал к механизму и рванул за ручку. Карусель скрипнула.

— Крутись, крутись, милая, — зло пробормотал Ахтырский, вращая ручку. Мы сидели без движения и глядели на него. Карусель, скрипя, описала первый круг, затем ещё один, и ещё. Она набирала скорость, стальное основание задрожало, залязгало, застонало. Ахтырский крутил. В глазах стали мелькать деревья, ограда, крыши домов, холодное солнечное пятно. Нашу фанерную посудину кидало из бока в бок, мы стремительно врезались в свистящую замкнутую линию, ветер разбивал лицо, отрывал руки, высекал слёзы.

— [Ахтырский! Останови!] \Сумасшедший!/ — закричала Валя, но тот продолжал крутить ручку.

Он несколько раз бросал, потом опять хватался крутить. Вертелся бешеный круг. Нас обматывали полосы деревьев, ограды, небо слилось с землёй в свистящий волчок. Ещё немного и …

Тут что-то произошло. \В движении что-то запнулось./ Сила кругов стала иссякать. В вертящейся воронке я рывком увидел Ахтырского. Он что-то выкрикивал, затопал от невероятной злости ногами, оцепенел, схватился руками за лицо, согнулся, постоял так и побежал.

Бледная как мел Валя с ужасом глядела сквозь меня. Карусель скрипела тише, у деревьев обозначились ветки, крыши домов перестали сливаться друг с другом. Через минуту я выпрыгнул на землю, подкосился, упал, вскочил, помог Вале сойти. Пошатываясь, мы пошли через пустой парк.

— Какой ужас! — наконец проговорила она и заплакала.»

Среди других черновых рукописей есть строчка:

«Ахтырского спасли врачи и Валя, которая сидела [в больнице] у его изголовья днями.»

Отметим, что описанный сюжет с каруселью (который, по видимому, в какой-то момент дал название всей повести), а также последующее охлаждение отношений автора с Валей (их размолвкой заканчивается повесть) в концентрированном виде были выражены Кузнецовым в стихотворении «Из детства» (1966):

С девчонкой за светлую руку

Иду я, аршин проглотив.

А верные кони по кругу

Летят под разбитый мотив.

Пластинка хрипит, и, признаться,

Подруга глазами стрижёт,