Тропою архаров - [63]

Тихо в сибирской тайге. На тысячи и тысячи километров покрывает она равнины и горы, но мало в ней жизни. Приезжего поражает удивительная тишина этого бесконечного моря хвойных лесов. Весной, когда вы входите в леса Смоленщины, рощи Прибалтики или дубняки Приднепровья, весь воздух звенит от птичьего гомона, тенькает, как бусы роняет, пеночка-теньковка, в кустах заливаются малиновки, пинькают синицы, и десятки других птичьих голосов доносятся со всех сторон. Тайга же молчит. Редко-редко вы услышите в вершинах тонкое попискивание корольков, иногда дятел застучит, зацокает в лиственицах белка,- и опять тишина, только чуть шумят, раскачивая вершинами, лиственицы. Молчит тайга.

Но приходил человек – и место сфагнового болота занимал луг, появлялись травы, уходила вглубь мерзлота, над травой взвивались насекомые, за насекомыми прилетали птицы.

Странно, но с появлением человека тайга оживала,- обычно ведь это бывает наоборот. В других местах человек, появляясь, уничтожал или оттеснял далеко прочь диких обитателей.

Мы целый день шли через болота.

Болоту, казалось, не будет конца – мягкие сфагновые кочки, покрытые низкой корявой лиственицей, увешанной длинными бородами лишайников, сменились пушицевым кочкарником. Эти пушицевые кочковатые болота, как одна сплошная гребенка, состоят из непрерывного чередования высоких – иногда до метра высоты – кочек и глубоких мочажин, в которых стоит темная, кофейная торфяная вода, холодная-холодная, так как тут же под ней лежит вечная мерзлота.

Вот мы и прыгали целый день с кочки на кочку. Ноги стыли от холодной воды, а голову пекло солнце, влажный горячий воздух был переполнен комарами, оводами и слепнями, которые тучей висели над нами. Ноги ломило от холода, а глаза заливал пот.

Лошадям еще тяжелее, чем нам, они непрерывно хлещут хвостами, машут головами, брыкаются,- они облеплены сплошь самой разнообразной кровососущей нечистью. Она лезет им в уши, щекочет живот, сплошным кольцом окружает ноздри и глаза.

Впереди идет Дима, он ведет отряд. Он только этим и занят, он ищет дорогу и выдерживает направление. За ним двое рабочих – Соколик и Кузьма ведут вьючных лошадей. Чаще Соколик ведет за повод только одну, а остальные идут сами, сами выбирают себе дорогу.

Соколик – занятный человек и неплохо знает тайгу. Правда, познакомился с ней он не по собственной инициативе, а по приговору суда за какую-то деревенскую пьяную распрю. Сейчас он отбыл свой срок и зарабатывает деньги в экспедиции, чтобы не ехать домой с пустыми руками. Но тюрьма и снаружи и изнутри наложила на него кое-какой отпечаток: он непрерывно поет кроваво-сентиментальные песни и почти весь татуирован. На его груди изображен огромный орел, несущий в когтях обнаженную женщину; на руках – змеи, имена, якоря и т. д. Я не хотел брать его в отряд, потому что он, поступив к нам на работу, уже на следующий день чуть свет явился под окно наших девушек пьяный, с гармонией и песнями. Правда, вел он себя вежливо, стучал в окно и просил слушать его, затем пел песню, а пропев, требовал у слушательниц подтверждения, что он «хотя и некрасивый, но симпатичный». Я его прогнал. Но через несколько часов он явился трезвый, клялся быть дисциплинированным и уверял, что «это местами со всякими случается», но «со мной лично больше абсолютно не повторится». Я ему поверил, и он свои клятвы сдержал.

Другой рабочий – Кузьма – на возрасте. Он очень волосат, все лицо его и шея заросли густой и курчавой бородой; волосы растут у него и из ушей и из носа. Говорит он басом и очень мало, причем большую часть слов в его фразах составляют ругательства, которые он без большой фантазии вставляет впереди и позади каждого слова. Кузьма в прошлом старатель; по натуре он несколько мрачноват и леноват, работу обычно недоделывает, а когда велишь ее переделать – обычно машет руками и говорит: «Все равно от этого лучше не будет, и так сойдет»,- но переделывает. Кузьма очень хорош с лошадьми, лошадей он любит гораздо больше, чем людей, и когда Дима как-то сказал ему, что он весь состав экспедиции готов променять на нашего кривого мерина, то он совершенно спокойно согласился, что «в этом самом мерине смыслу втрое против такого ученого, как ты».

За лошадьми идет наш агроном и почвовед Агаров. Это человек пожилой, но очень крепкий. Работу свою он знает, держится хотя и корректно, но несколько особняком, ввиду того что он сам, видимо, рассчитывал быть начальником рекогносцировки, а назначили меня. Поэтому он ко всем моим действиям подходит несколько критически, но не очень, так как он по природе человек скорее флегматичный.

Вместе с Агаровым идет Домра, который делает глазомерную съемку всего маршрута.

Последними идем мы с Ниной. Нина помогает мне, собирает растения, берет образцы почв, я делаю съемку почв и растительности по всему пройденному пути.

Нина – девушка хорошая", но не чересчур умная. К нам в рекогносцировочный отряд она попросилась сама, потому что наделала глупостей и ее все изводили. Дразнили ее не только сотрудники экспедиции, но даже жители поселка.

Дело было так. Один лесообъездчик, живущий возле нас, держал в клетке пару белок. Белки были великолепные,- их черная шерсть лоснилась, хвосты и кисточки на ушах были пушисты необыкновенно. Меня обуяла зависть, мне также захотелось завести себе пару черных дальневосточных белок. Сказано – сделано. Я заказал объездчику клетку, притащил ее к себе домой и начал ловлю. Но когда нужно, конечно, белку никак не поймаешь. Если до этого я не раз их ловил, то после того как у меня появилась клетка, я не только что поймать, но и увидеть-то белку никак не мог.