Тропою архаров - [23]

Среди дня мы наткнулись на лесосеку. Поваленные ели лежали на склоне, распиленные на огромные бревна и очищенные от сучьев.

Когда мы дошли до поселка Нарын, то увидели на лесопилке еловые бревна, сплавленные сюда по реке. Стволы были ровные, совсем без коры и сучков. Река на своем пути обкатала их по скалам и порогам, содрала дочиста кору и сучки.

Транспортировка бревен не представляла труда. Дерево нужно свалить, разделать и спустить вниз по склону, а там уже бурное течение реки брало на себя заботу о доставке к месту использования.

В одном месте на крутом подъеме над рекой наша лучшая лошадь Карюха, несшая наиболее драгоценный вьюк с аппаратурой и дневниками, испугалась и начала пятиться. Дюшамбай совершенно напрасно вцепился в повод и тащил лошадь вперед – он не мог ее удержать. Он только загнул ей голову, и лошадь перестала видеть, что у нее сзади. Поэтому она смело пятилась назад, не видя обрыва, оступилась и сорвалась с тропы. Метров шесть Карюха летела по воздуху, пока не грохнулась навзничь, ударившись вьюками о лежащую в воде ель и не исчезла в реке.

К нашему радостному изумлению, спустя несколько секунд ее голова появилась над водой несколькими метрами ниже по течению. Очевидно, ей помогли перевернуться и поддержали на воде ящики, завьюченные с обеих сторон.

Одному из нас удалось, ныряя под лошадей на узкой тропе, кинуться вперед, сбежать к реке и обогнать лошадь, которую, крутя, несло вниз. Человек вбежал в реку и в тот момент, когда его повалило течение, успел схватить Карюху за повод. Ему кинули веревку и подтащили к берегу, а за ним выбралась и Карюха. Каково же было наше изумление, когда у Карюхи при первом осмотре не оказалось никаких повреждений. Не знаю, что было причиной: смягчили ли удар вьюк и седло, спружинила ли плававшая в воде ель, и лишь только на другой день на спине вздулась опухоль, потом открылась огромная гнойная рана. Вьючные ящики, завернутые в брезент, не пострадали совершенно.

В Нарыне мы не задерживались. Но так как Карюха на время выбыла из строя, пришлось купить какого-то облезлого верблюда и нанять погонщика для него, который сам путешествовал на быке. Этот погонщик, хромой колхозник Джума, оказался человеком неистощимого оптимизма. На любые, обращенные к нему слова он всегда отвечал: «Джюда якши» (очень хорошо). Это был человек очень смышленый и, главное, стойкий. Мы убедились в этом на последнем этапе пути.

В Нарыне у меня с Даниилом Николаевичем произошла ссора.

Сказать по правде, мы довольно сильно изголодались, наше продовольствие было в самом плачевном состоянии. Ели мы два раза в день, и оба раза получали по тарелке рисового супа с постным маслом и по лепешке. Правда, в супе попадались маленькие кусочки мяса. Это была верблюжатина, которую нам пожертвовали по дороге караванщики встречного каравана,- у них надорвался верблюд, и часть этого верблюда они подарили нам. У нас было много споров: одни говорили, что верблюд прежде сдох, а зарезали его уже потом, а другие, наоборот, утверждали, что он сдох именно оттого, что его зарезали. Во всяком случае мы его ели всю дорогу, и чем дальше, тем отвратительнее становилась нам эта верблюжатина.

Но в Нарыне на базаре можно было купить кое-что, здесь было молоко, айран, лепешки, была и другая еда. Но денег у меня не было ни копейки. Я попросил у Даниила Николаевича пять рублей.

– Зачем? – последовал вопрос.

– Да я лепешек и айрану куплю.

– Совершенно не нужно,-безапелляционно заявил Даниил Николаевич,- вам вполне хватает того, что вы получаете.

– Да что вы, Даниил Николаевич,- поразился я,- как это хватает? Да я голодный, как черт, все время!

– Как это голодный? Как это голодный? Вы еще скажете, что я морю вас голодом? -уже сердясь заявил Даниил Николаевич.- Почему это мне не хочется есть, а вам хочется? Почему это мне достаточно, а вам нет?

– Да что вы, Даниил Николаевич, я ведь не жалуюсь, что мало или плохо… Я же ничего не говорил все время. Сколько давали, столько и давали. Но ведь сейчас-то что вам жалко, что я молока выпью?

– Да вы просто чревоугодник! – неожиданно зло закричал Даниил Николаевич.- Вы только о еде все и думаете. Обжора вы!

– Ну, знаете, Даниил Николаевич,- тоже обозлившись, закричал я,- вы просто нарочно всех нас голодом морите!..

– Чревоугодник! Чревоугодник! – кричал Даниил Николаевич.- Вам бы только брюхо набить!..- и, повернувшись, он быстро зашагал прочь.

Я также бросился от него в противоположную сторону. Но он понесся к базару, а лагерь был в противоположном направлении. Поэтому он, опомнившись, повернулся и пошел назад. Со мной произошло то же самое, я побежал не помня себя, куда попало, уперся в какой-то тупик, кинулся обратно, и мы опять сошлись и разминулись, как встречные поезда на большой скорости. При этом мы не глядели друг на друга.

Я вышел из поселка и долго ходил один. Меня всего трясло от обиды. Часа через два меня разыскал Дюшамбай, он передал мне от начальника двадцать пять рублей.

Наступила осень. Что говорить, мы все немного устали, устали от мертвенного спокойствия высокогорий, от непрерывного длительного напряжения, устали от высоты, от недостатка воздуха, устали от холода и почему-то почти всегда встречного ветра. Ночью спальный мешок плохо грел, и по вечерам в палатке вспыхивали опасные разговоры о чистых постелях, о свиных отбивных или о филармонии. Да и немножко надоело по утрам пробивать лед каблуком, чтобы умыться, ломать зубы об окаменелый сыр, который к завтраку делили, рубя топором, надоело поправлять вьюки и гнать, гнать целый день лошадей, которые не идут, поднимать ишаков, которые ложатся, и ломать палку о быка. Этот хладнокровный бык так притерпелся к побоям, что даже не оглядывался, когда его лупили.