Тропой Предков - [139]

   — Что-то я не знаю никаких ацтекских обычаев, которые поощряют кровосмешение, — горячо возразил я. — Ацтеки сочли бы это святотатством.

   — Но мы не мешикатль. Наше племя более древнее, чем те, кого ты называешь ацтеками. И здесь, в нашей деревне, старейшины практикуют старинные обычаи.

   — Неужели существует такой обычай, по которому ты должна спать со своим дядей и братом?

   — Я не буду спать с ними обоими. Но поскольку у меня нет отца, это действие первым должен произвести мой ближайший родственник. Старейшины примут решение, кто проделает это со мной перед свадебной церемонией, мой дядя или брат.

   — ¡Dios mio! Значит, накануне свадьбы ты ляжешь в постель со своим дядей или братом? А когда же дойдёт очередь до мужа?

   — Только на следующую ночь. У твоего народа нет такого обычая?

   — Конечно нет, и вообще это святотатство. Если об этом узнают священники, мужчин твоей деревни сурово накажут. Ты когда-нибудь слышала о святой инквизиции?

Мария покачала головой.

   — У нас нет никаких священников. Дорога до ближайшей христианской церкви занимает почти два часа.

   — А какова, интересно, цель этого обычая, сохранившегося со старых времён?

   — Сделать так, чтобы наш брак не оскорбил богов. Боги благоволят к девственницам, вот почему им жертвуют целомудренных девушек. Если мой муж лишит меня девственности, наш брак будет оскорбительным для богов и они могут нам отомстить.

Жителям маленькой изолированной деревушки, уверенным в том, что многочисленные духи и боги живут рядом с ними, мысль о необходимости лишить девушку невинности прежде, чем она возляжет в постель с мужем, представлялась вполне логичной.

   — Судя по выражению твоего лица, я вижу, что наш обычай тебе не нравится, — сказала Мария.

Я счёл его просто варварским, но не хотел обижать девушку, которой придётся смириться с этой ужасной практикой.

   — Ну а кого ты сама предпочитаешь — дядю или брата?

   — Они оба на редкость безобразны. В нашей деревне есть другие мужчины, с которыми я была бы не против заняться ауилнема, но только не с этими двумя.

Она плеснула воду себе на ноги.

   — Я была бы не прочь совершить ауилнема с тобой.

Аййо! А вот против этого у меня никаких возражений не имелось.

Мы нашли мягкое местечко на траве и сняли одежду. Наши тела были молодыми и гибкими. Мне слишком не терпелось, и мой мужской сок извергся прежде, чем я был готов, но Мария нежно поласкала мой тепули, и он вырос снова. И снова.

После того как мы удовлетворили свои желания, я стал расспрашивать Марию о «старых традициях», практикуемых в деревне. Мне было известно, что родственники девушки общаются с науали, но, чтобы не спугнуть её, я довольно долго ходил вокруг да около, пока наконец не подвёл её к теме жертвоприношений.

   — Тут у нас есть пирамида, — сказала Мария, — которую воздвигли боги ещё до того, как эту долину заселили люди. Когда приходит науали, мужчины нашей деревни отправляются туда и жертвуют кровь, по старому обычаю.

   — А как именно они жертвуют кровь? — поинтересовался я как бы невзначай.

   — Делают надрезы на руках, ногах, иногда на тепули. Раз в год им требуется принести в жертву живого человека. В нынешнем году это был карлик.

Постаравшись не выдать волнения, я спросил:

   — А когда они принесли в жертву карлика?

   — Прошлой ночью.

¡Dios Madre![53] Выходит, я был прав! Я уговорил Марию показать мне храм, где был принесён в жертву карлик.

Она повела меня в джунгли. Чем дальше мы шли, тем гуще становилась растительность. Большая часть древних индейских памятников по всей Новой Испании была поглощена джунглями. Если испанские священники замечали старый храм, расчищенный от зарослей, это становилось основанием для подозрений: скорее всего, там возродились языческие обряды. Примерно через полчаса пути Мария остановилась и показала.

— Вон там, совсем недалеко. Я дальше не пойду.

Она побежала обратно тем же путём, каким мы пришли, и я её не винил. Время шло к вечеру, уже смеркалось, небо потемнело от тяжёлых чёрных туч. Скоро пойдёт дождь и совсем стемнеет. У меня самого не было ни малейшего желания находиться в джунглях после наступления ночи.

Держась настороже, я стал медленно подкрадываться к пирамиде. По правде сказать, когда я остался один в сумраке джунглей, храбрости и прыти у меня сильно поубавилось. Приходилось убеждать себя, что не каждый же день здесь вершат кровавые обряды, и раз жертвоприношение состоялось вчера, то сегодня, скорее всего, тут никого нет. Во всяком случае, мне хотелось так думать.

Когда вдали показалась пирамида, я остановился и прислушался, но ничего не услышал, кроме освежающего ветра да шелеста листвы. Но в душе моей уже прочно поселился страх: в шорохе каждого листа чудилась мягкая поступь ягуара-оборотня. По бокам пирамида вся заросла вьющимися и стелющимися растениями, но каменные ступени, ведущие к самой вершине, были расчищены. Это сооружение было чуть меньше того храма в городе, где отмечали День поминовения усопших, — примерно двадцать ступеней вели к помосту на вершине, где происходили жертвоприношения.

Пока я подбирался к храму, начал накрапывать небольшой дождик, а когда подошёл к подножию ступеней, он превратился в настоящий ливень. И от этого дождя мне почему-то было особенно не по себе, хотя что именно беспокоило меня, я в такой нервной обстановке сообразить не мог.