Тропинки, пути, встречи - [6]

В чем же моя просьба?

Жалко как — то, что все написанное обречено исчезнуть втуне. А, может быть, кое — что можно было бы и напечатать. Но я, право, не знаю, с чего начать, к кому обратиться за консультацией, т. е. стоит ли мне ч. н. предпринимать?

Я не смею просить Вас прочесть что — нибудь из моих oeuvres[52]. Но, может быть, Вы скажете мне, к кому обратиться, разумеется, к человеку умному, отзывчивому и сведущему.

Быть может, Вы нашли бы возможным уделить мне несколько минут и услышать меня где — нибудь в Союзе Писателей или в ином месте.

Телефона у меня нет (дом.), а с 1. Х я уже не служу.

Еще раз прошу прощения за беспокойство.

С искренним уважением

В. Мозалевский

Москва Г117

Плющиха, д. № 35 кв.3[53].

К письму прилагалась краткая библиография напечатанного (увенчанная переводами нескольких рассказов Мопассана, вышедшими в госиздатовских сборниках 1946 и 1951 гг.) и значительный реестр неизданного: рассказы, две поэмы, сборник стихов и литературные мемуары[54]. Как представляется, именно последний пункт показался адресату наиболее перспективным: по крайней мере, уже в ближайшем письме, обсуждая первые практические шаги к собственной легализации (заявление в Литфонд, обращение в «Литературную Москву»), Мозалевский особенно останавливается на работе над этим текстом: «Сейчас я занят подготовкой к машинке своих воспоминаний, в декабре, думаю, приготовлю и тогда, если позволите, позвоню Вам п/телеф.»[55]. Впрочем, несмотря на оптимистические ауспиции, в последующие годы напечатать из портфеля рукописей не удалось ничего — за исключением маленькой литературоведческой работы[56]. Но в любом случае череда предпринятых мер к возобновлению писательского статуса дала свои плоды, хотя и не вполне такие, как ожидалось:

Глубокоуважаемый Владимир Германович!

Я получил от Ц. Г. А. Л. И. письмо — предложение приобрести рукопись моих воспоминаний.

Приношу Вам самую глубокую благодарность за заботы о моих «Тропинках». Разумеется, согласие я даю. Что же касается моих попыток к возвращению в литературу, то я пока что не очень пытался.

И, говоря в плане юмористическом: «Да вознесет Вас Господь Бог в свое время» (надпись на медали в память Русско — Японской войны 1904–1905 гг.). Иначе сказать, — не время и «е. б.ж.» («если буду жив») — успею.

Еще раз благодарю Вас за всё, Вы у меня, не шутя, единственный.[57]

Появившийся в результате этой негоции маленький фонд Мозалевского в РГАЛИ насчитывает всего 23 единицы хранения, наиболее существенная по значению среди которых — печатаемые ниже мемуары. Минимальную известность они приобрели благодаря случайному гостю: в описании «Зеленой лампы» несколько строк посвящены М. А. Булгакову[58]. Мы печатаем их текст полностью, в авторской редакции, по машинописи с правкой: РГАЛИ. Ф. 2151. Оп. 1. Ед. хр. 19. Общеизвестные имена и события не комментируются. Пользуемся случаем поблагодарить за помощь В. Я. Мордерер, В. В. Нехотина, П. Е. Поберезкину, Н. Н. Соболеву и Р.Д. Тименчика.

Тропинки, пути, встречи

Поэты Эмиль Верхарн, Валерий Брюсов, Маяковский, Есенин… и много еще имен, лиц, образов вспоминаю я, какие — то тропинки, по которым начал я свой путь десятки лет (эпох!) назад, привели меня к встречам с ними. Встречи эти оставили во мне неизгладимый след, воспоминания о них дороги, и, может быть, читатель найдет в моих воспоминаниях что — нибудь новое, достойное памяти о людях искусства, «замечательных людях»[59].

Но прежде чем начать об этих встречах с «замечательными людьми», хочется (и, вероятно, надо) сказать о себе, своих сверстниках, сказать, как протаптывались с юных лет мои тропинки.

Мои воспоминания — это жизнь моя и моих сверстников «в искусстве» в начале XX века.

В 1907 году несколько юнцов после окончания гимназии очутились вместе студентами Киевского Университета.

Дружба гимназических лет объединила их. Были все мы, если не «нищие студенты», то студенты достатков скромных, помощь родительская плюс «уроки», т. е. репетирование отстающих гимназистов, реалистов плюс случайные заработки (статисты в театре, контролеры на к[аком-] н[ибудь] налетно — гастрольном спектакле, или концерте и т. п. Одного студента — статиста долгие годы дразнили мы: «задние ноги слона»).

Мечтая стать знаменитыми писателями, поэтами, художниками, мы объединились в какое — то литературное «братство», образовали свой маленький «клан».

Университетские науки нас не заинтересовали.

То было время реакции — 1907, 1908 гг. Мы авторитетно решили, что профессора Университета консервативны, безынтересны, учиться у них нечему.

Кружок наш состоял из юристов, филологов, естественников (был один только естественник среди нас). Слушать лекции почли «дурным тоном», но экзамены кое — как сдавали, знакомясь иногда с профессором только на экзамене.

Объединило юношей одно: все мы были опьянены, отравлены искусством. Еще не познав в те годы Г. Флобера, его романы, его жизнь, мы, подобно ему, ставили выше всего в жизни — литературу.

Мы думали, что писатели, поэты (пророки) помогут нам разрешить множество вопросов, тревоживших, волновавших, порой пугавших нас: смысл жизни, бессмыслица смерти, борьба с несправедливостью, с ужасающей эксплуатацией человека, мерзости социального неравенства, любовь к человеку, к народу и, конечно, любовь к женщине…