Тропинка к дому - [41]

В дороге самолет и встряхивало, и болтало. В люк потягивало сквозняками. Кабы не летчицкая куртка, досталось бы лосенку.

А на аэродроме сел в такси да и прикатил прямо на ферму. Выходили Снегурку. А только директор опытной сельхозстанции, туда входит наша ферма, выговор влепил — за перерасход командировочных…

Любаша взяла дедову руку в свою и погладила.

— Да я не больно переживал. Дороже всего — Снегурку спасли… Значит, внучка, так: сразу, как привез, определили мы ее в группу малышей-сосунков. А те ко мне уже привязались! Я у них вроде мамки. И что же получаться стало: я Снегурку зову, хочу лишний раз молочком попоить да поласкать, а мои лосята в открытую не хотят ее ко мне подпускать. Ревнуют. Обижают новенькую. Дерутся. Особенно хулиганят лоси-парни: ушки сердито закладывают за голову, взвиваются свечками, колотят перед собой передними ногами, норовя ударить. «Енисей!.. Баян!.. Ах вы, обормоты несознательные! Ведь она ж вашего роду-племени!» — стыжу я забияк.

Скоро поладила Снегурка с лосятами и вымахала в такую лосиху-красавицу! Находке не уступит. Приветливая, ласковая, но, скажу тебе, Люба, и хитрости небывалой. Разных забавных случаев было с ней… Шла однажды наша бабушка Матрена из Больших Гусей, из магазина. И завернула на ферму. Рюкзак повесила… вон на тот столбик у ворот. А рюкзак, видать, неплотно был завязан. — Снегурка учуяла хлебный запах, и, скажи, как по компасу, вышла на него и, любопытно же ей, заглянула в рюкзак. Там нашлось чего поесть. Сама наелась и Пилота приманила. Тот, надо думать, не ломался, доел, что осталось, и когда голову-то вынимал из рюкзака, шнур и накинулся, зацепился за его рог.

Разговариваем мы с бабушкой… и что же вижу: идут к лосятнику Снегурка с Пилотом, а у Пилота болтается под шеей наш рюкзак. Смекнул я, в чем дело. Смеяться, да боязно: обидишь бабушку. Говорю: «Мотя, придется тебе еще разик сходить в Большие Гуси». «Так я же тебе говорила, что иду оттуда, — удивилась она. — Хлеба ржаного и белого купила, сахару, вермишельки и пастилки Любаше». А я опять свое: «Придется тебе еще разик сходить в Большие Гуси». И зову Пилота. Тот не так охотно, как обычно, но подошел. А Снегурка сразу улизнула за лосятник. Снял я с рога лосиного рюкзак, бабушке подаю. Рассерчать бы ей, да не на что: сама виновата.

БОЦМАН ПРИВАЛОВ ДАЕТ ИНТЕРВЬЮ

1

С утра небо угрюмилось, собирался дождь, но подул верховой ветер, отогнал тучи куда-то за речку Покшу, за леса, — проглянуло и разгулялось солнце.

Лоси, изредка позванивая колокольцами, паслись на Егоршиной сече, не требуя к себе никакого внимания. Привалов и его гость собирали землянику. Серые растрескавшиеся пни густо обкиданы спелыми, жаром горящими ягодами, только кружи, только приседай. Теплый земляничный дух, перебивая запахи леса, витает над порубкой.

— Ух ты-ы! Сроду не видывал столько ягод! — гость разгибался, запрокидывал голову и ссыпал землянику из горсти в широкий рот. Прикрыв глаза, медленно, смакуя, двигал челюстями, по-мальчишечьи чмокал губами.

«Юнец. Что он поймет! — неприязненно думал Привалов. — Нет, не стану я ему ничего рассказывать о лосях. Хочет — так пусть Михеева дожидается».

Галина Николаевна утром привела на ферму этого гостя. Сказала, что журналист центральной газеты, очень интересуется приручением лосей. Писать намерен об этом.

Все эти дни Привалов думает о Михееве, нервничает: как он там? Жаль, что не взял его с собой. Уж вдвоем-то они бы доказали академикам-профессорам, какой он, лось, и чего от него ожидать. Всю диссертацию Привалов прочитал у него. Защитит! О лосях — да не защитить! Сильнее, чем к лосям, нет у его друга любви. Это боцман Привалов точно знает.

Журналиста зовут Роберт, а фамилия для Роберта совсем неподходящая — Сидоров. Рубашка ситцевая, навыпуск, тренировочные шаровары и сандалии с поперечным, наискось, ремешком впереди и таким же тонким ремешком сзади. Русые волосы зачесаны набок. Ни авторучек в карманах, ни блокнотов, ни походного магнитофона с чехлом и нашлепкой на ремешке для плеча, — странный журналист. Такого на ферме у них еще не было. Другие корреспонденты, шумно суетясь, с ходу вытаскивали блокноты, самописки и — давай строчить; или совали к самым его губам микрофон-грушу, как эстрадному певцу, и просили рассказать и про то, и про это, шумно восхищаясь лосями, запоминали и повторяли их имена… Этот же, пока шли луговиной и лесом, ни одного газетного вопроса не задал; спрашивать — спрашивал: как лес называется, поляны, много ли километров приходится пройти за день, какая рыба ловится в Покше, кто самый старый человек в деревне Журавкине, где пекут хлеб, который продают в сельмаге. А Галина сказала, очень интересуется лосями. Наверно, ошиблась.

Привалов прислушался, тихонько посвистел лосям — они все так же усердно паслись, — вернулся к рюкзаку, разостлал бушлат, лег, подложив под голову рюкзак.

И только задремалось — голос Роберта:

— Тут ягоды, цветы, деньки солнечные! А я, Константин Макарыч, неделю тому назад на лыжах катался. Верите или нет? — Роберт сел рядом, подогнул колени, обхватив их тонкими, длинными руками.