Тропинка к дому - [13]

— Ага.

— Не открывался: планы какие? Может, уже навострился в город?

— Коля? Коля деревню не бросит. Да и я, как мать, буду против. Ну, скажи: чего в деревне не житье? Всё есть… И для себя и для детишек. Только поворачивайся, не ленись.

— Это так. Сколько техники для поля. И все есть, что для жизни культурной нужно… А бегут, бегут, черт бы их побрал. Да и просто это стало. Демобилизовался — и дуй на все четыре стороны!.. Вот мы с тобой депутаты. Малого масштаба, сельского Совета. И решаем дела, значит, нашей местной жизни. Семи деревень, конкретней сказать. — Он раздвинул ветви ельника, пропустил ее вперед и, подлаживаясь идти рядом, продолжил: — Есть у нас известная на всю область Бычиха…» — Голос его накалялся, а рука отбивала каждую фразу. — Кузница сельскохозяйственных кадров. Так все считают. Из нее, как известно даже тебе, выходят механизаторы, да не какие-нибудь, а широкого профиля: он и тракторист, и шофер, и комбайнер, и слесарь… Олег Сорокалетов, мой Серега, твой Геннадий ее кончали. Там же им и аттестаты за среднее образование выдали. Не одна государственная тысчонка потрачена на нос. А он, выпускник этот, месяцок покатается на тракторе и — в армию. Ну, армии, конечно, такие парни нужны. Козыри! Хоть куда!

Вот он служит, а мы его ждем-поджидаем в колхозе-совхозе… Ведь и нам с тобой смена нужна? А?.. На всем готовеньком учили. А он отслужил действительную и — тю-тю… Как же так, Анна? Ведь кто-то должен сказать ему: «Стой, стой, товарищ! Погоди! За тобой должок! И немалый, если разобраться. А отработай-ка ты сперва те денежки, которые ушли на твое ученье. А уж потом решай, где жить-работать». Поняла?

Слушай дальше, — он забежал вперед и, преграждая ей путь, остановил ее. — Почему выпускник училища так уверен в себе, что его везде возьмут? Так у него же права — на вождение трактора, раз, на вождение автомобиля, два… А, по моему разумению, права эти должны остаться в совхозе-колхозе. А для армии… для армии справки хватит. Да, да, хватит. Тут и армия должна быть заинтересована, чтобы наш человек, да к тому ж еще и наш должник, вернулся к нам.

Подсчитал я, — горячился Родион, — что за последние три года из деревень нашего сельсовета улизнуло таким-то путем двадцать три молодых механизатора. И спасибо не сказали на прощанье. И никто про то ни гугу. Будто так и нужно… Теперь другое. Из выпуска этого года осталась горстка девчат, и с ними, как ты знаешь, моя Светка. И что же? Диво дивное: их на руках носят, форму выдали, портреты в газете напечатали. Герои!.. Да погодите хвалить за три дня, похвалите через три года! Вот тогда видно будет, кому медаль, а кому пендаль. — Он вытер пот с лица, хотел закурить, но скомкал сигарету и продолжал: — Давай-ка, Викторовна, мы поднимем этот вопрос снизу, у себя на сессии… Не сейчас, после уборочной. Я выступлю, ты выступишь! Поняла? Но — честно: скажешь, что вот твоего Геннадия совхоз обучил, а он после армии махнул в город… Тоже, видишь, свой должок не отработал.

— Сказать-то скажу, да не больно я речиста.

— А как скажется, так и ладно.

Они неспешно шли леском, и Завьялов развивал свою мысль дальше:

— Я в Бычиху съезжу, с двумя-тремя беглецами в городе повстречаюсь, не всем же им там — мороженое с пирожным, и скатерти-самобранки, ручаюсь, не у всех, иные, может, и вернулись бы, да стыдно… Словом, сделаю полную разведку… Теперь каждому ясно: всем миром нужно поднимать сельское хозяйство. Ну, куда годится: идет посевная, каждый час дорог, о дне уж и не говорю! — тракторист поругался с бригадиром, из гонора подает заявление, и его отпускают. А ведь это — дезертирство!.. Так хозяйствовать нельзя! Вот и давай поставим вопрос на сессии. Иван Саввич поддержит нас. Уверен.

12

Ее муж, Ефим Мукасеев, умер прошлым летом. Умер в тихонов день: глохли, тишиной настаивались леса, опушки, береговые ивняки, птицы спели все свои песни, угомонились; лето въезжало в спелое желанное раздолье; по всей округе закипали горячие сенокосные деньки. Тут уж не зевай, разворачивайся сам, а коли есть подмога — вызывай. Анна написала короткие приказные письма Геннадию и Серафиме — непременно быть в субботу и воскресенье в родной деревне.

Солнечным полднем деревню взбулгачил истошный, какой-то жалостливый коровий рев. Встревоженная, Анна выбежала за ворота: не должен был Ефимко гнать скотину на ферму. «Может, убежали коровы, проклятые оводы да слепни зажалили. Нет, от реки в палящий зной их кнутом не отогнать». С высоты откоса, подождав, она увидела, что поднималось не все стадо, а лишь треть его, коровы ревели. Ефима не было. И за ближним поречным леском не слышалось, чтобы муж бабахал кнутом.

Ее охватила тревога. Кинулась в дом, из ящика стола схватила лекарство и — бегом. К речке. В выпасные луга.

И сейчас хотела бы вспомнить, как проворно, молодухой, летела болотом, осокой, речным берегом, вся в запале, в тревоге; о чем думала, что видела тогда, не смогла бы рассказать. Одна мысль гнала: только бы с ним ничего не случилось… Волосы растрепались, глаза заливало потом, мысли в голове путались, в ушах звенело.

Проскочила как угорелая, царапая руки и лицо, молодой ельник и у Митрофановского переброда на широкой луговине увидела стадо. Поискала глазами — нет пастуха. Обычно он или сидел на высотке, чтоб все стадо было перед глазами, или стоял, или медленно переходил с места на место. Не сбежала, а скатилась под уклон, Коровы встретили ее мычанием. Тут росли три высоких, кудрявых, остролистных ивы, аж до середки речки отбрасывали тень.