Тропик Динозавра - [48]

Роль этого упругого, довольно тяжелого хвоста казалась очевидной. Животное было двуногим, бегало и ходило в полупрямом положении, следовательно, хвост, служил противовесом для передней части тела. Тарбозавр, лишенный по какой-то причине хвоста, не смог бы оторваться от земли. Огромную голову, толстую шею и вместительную грудную клетку, выступавшие далеко опору (ноги), было бы просто невозможно сдвинуть. Вероятно, тарбозавр мог быстро бегать, настигать свою травоядную жертву, а движения хвоста придавали ему маневренность, обеспечивая туловищу повороты в нужном направлении. Наконец, животное могло опереться и на хвост, перенеся на него часть тяжести с ног, когда оно присаживалось с выпрямленным туловищем и головой, поднятой высоко над зарослями, чтобы высмотреть добычу.

По дороге в лагерь мы увидели в одной из многочисленных впадин скелет верблюда. На нем еще сохранились остатки высохшей, как пергамент, кожи, а затвердевшие сухожилия не давали костям рассыпаться. Мы смотрели с высоты кузова на этот полумумифицированный труп, пораженные необыкновенным сходством его положения с положением останков тарбозавра. Оба животных покоились на правом боку. В смертельной судороге подняты к животу задние ноги, спина выгнута дугой, голова запрокинута назад, как бы отброшена на спину.

Это сравнение наталкивало на мысль, что тарбозавр, как и верблюд, окончил жизнь на сухом месте. Его также не тронули хищники: не тащили и не терзали его, что изменило бы положение скелета. Изогнутость спины могла сохраниться только благодаря иссушению сухожилий. Если бы они размягчились от воды, кости были бы расположены произвольно.

Однако самое сильное впечатление на меня произвело само сходство, которое как бы подтверждало, что тарбозавр и вправду был настоящим животным. Подобно верблюду, он был когда-то живым, а потом упал, издал свой последний вздох, скорчился в смертельной судороге, а прежде он существовал, ходил по Земле. Наверное, до этой минуты в моем подсознании таилось сомнение, является ли предмет наших исследований тем, за кого мы его принимаем? Что это были за создания, имеющие теперь форму скелетов, отлитые из камня неизвестно кем и когда? В конце концов у нас нет непосредственных доказательств того, что они когда-то были частью животного мира. Многочисленные свидетельства их существования все-таки говорят больше разуму, чем воображению.

На следующий день работы продвинулись мало. Ясное с утра небо вскоре затянулось тучами. Они поплыли странными валами, подобными морским волнам, и пролились дождем, который шел не утихая до самой темноты. Палатки промокли, обед запоздал, потому что сырые дрова не разгорались. Ночью сорвался ветер и разогнал тучи. В воскресенье солнце залило пустыню, большая часть группы провела этот день в горах. Я был дежурным по кухне и мог спокойно заняться приготовлением воскресного обеда. В половине восьмого вечера я Накрыл стол. Крепкий томатный суп с большим количеством сладкого и черного перца; остросладкая, тушенная с абрикосами и миндалем телятина, на гарнир рис. На третье голландский десерт: внизу сухое, пропитанное вином печенье, залитое заварным сливочным кремом, и гоголь-моголь с изюмом, наверху сладкая груша из компота. Затем кофе, чай и «коровки» — конфеты, приготовленные по рецепту русских: нераспечатанная банка сгущенного молока кипятится в воде шесть-семь часов. В ней образуется темно-коричневая, густая, сладкая масса.

В сумерки недалеко от лагеря, среди плоских, как столешницы, скал, я обнаружил чистую светлую лужу, У самой воды на камне сидел большой ворон. Он был один, хотя обычно эти птицы держатся парами. По вылинявшим растрепанным перьям, по облезшим ногам и белой, как иней, полоске вокруг клюва я понял, что ворон очень старый. В его поведении не чувствовалось страха, он только повернул голову в мою сторону. Я уселся рядом, и мы долго смотрели друг на друга. Похоже, он умирал, силы покинули его. Веки птицы тяжело поднимались и опадали. Этот мир уже не существовал для него. Он был на той стороне, куда никто не мог сопровождать его. Полное, совершенно непревзойденное одиночество.

В другой раз я видел одинокую лису. Я проснулся на рассвете в траве. Спальный мешок и вся степь были покрыты каплями росы. Я увидел издалека, как лиса бежала в мою сторону, и, когда приблизилась, понял, что она никуда не спешит, а бежит просто так.

Рыжая, мокрая от росы, с раскрытой пастью, она перепрыгивала через влажные травы, бросалась на спину, словно отбивалась от кого-то всеми четырьмя лапами, щелкала зубами и вновь срывалась с места. Рассвет был прозрачный, чистый, солнце оранжевое, еще холодное.

Нас разделяло метра два, когда лиса меня заметила, поднялась на задние лапы возле спального мешка, быстро перебирая передними в воздухе, и опять помчалась дальше, закинув голову, задрав хвост, опьяненная ранним утром. Лиса была воплощением одиночества, переполнена радостью, которую она ни с кем не разделяла.

В понедельник, во время завтрака, термометр покалывал десять градусов. Ветер морозил кожу. Янек установил, что рана да лбу Самбу не зарубцовывается, хотя прошла уже неделя. Он сомневался в том, нужно ли продолжать лечение в полевых условиях. Мы решили отвезти его в Гурван-Тэс, чтобы оттуда через Далан он переправился в Улан-Батор почтовым самолетом. Его повезли Эдек и Пэрлэ, а также Энхэ, помощница по кухне, которая должна была возвращаться домой в сомон. Заодно они забрали очередной груз ящиков с коллекциями. Мы отправили с ними юрту, начав, таким образом, свертывать лагерь.