Тропик Динозавра - [14]

Я не заметил глубокой сосредоточенности на их лицах. Ламы наблюдали за зрителями и верующими — несколькими пожилыми мужчинами, а возможно, и женщинами, что трудно установить, поскольку женщины под старость бреют головы, одеваются так же, как мужчины. Вознесение молитв значительно больше походило на однообразную работу, чем на отправление духовного акта. Под этим углом зрения я увидел в них людей, выполняющих служебные обязанности. Напрашивался вопрос: что заставляет их оставаться верными своей профессии? Вероятно, им крупно повезло в жизни, и они хорошо понимают это. Ламы отличались от других глубоким внутренним покоем, достоинством, даже торжественностью, что, несомненно, имело под собой глубокую психологическую основу. Большую роль здесь наверняка играла принадлежность к клану, поскольку монашеский орден — не что иное, как клан, группа, партия, ложа, дающая своим членам опору, чувство, что они не одиноки в противопоставлении остальному миру, что каждый из них стоит перед этим миром как представитель этого клана, и поэтому для них не существует крайней опасности. Братство не допустит гибели брата.

Они полны чувства собственного достоинства, ибо они — духовники, постоянно несущие на себе символы превосходства. Пурпурной одеждой-сигналом ламы демонстрируют толпе цену своего «я». Эти милостивые посредники между просящими и Великим Знаком Вопроса могут не принять жертву, не позволить принести ее, не впустить в храм, отгородить от бога. К ним приходят верующие просить о спасении, а кто из монахов откажется от этого, а также от мнения, служащего им поддержкой, что выиграли уже при жизни и что они из тех немногих, которым повезло; самим облачением в соответствующие одежды ламы обеспечили себе место над толпой. Нет способа надежнее. Быть может, именно поэтому в храмах весьма часто раздаются призывы к смирению.

Потемнело рано, низко нависли тучи, луны не было видно. Мы собрались в гостинице. Зофья после целого дня официальных встреч и переговоров, работы над документами — соглашением о разделе коллекций между двумя странами и о территории раскопок — нашла в себе силы пригласить участников экспедиции в свой номер на именины.

ЛАГЕРЬ В ХУЛСАНЕ

1

Утром шестнадцатого мая мы выехали на двух машинах, миновали мост над Толой, обогнули аэродром и двинулись дальше через холмы, присыпанные снегом. Впереди легкий вездеход «мусцель», за ним тяжелый грузовик «стар» с большей частью членов экспедиции. В этот же день из Улан-Батора тронулся с основным грузом МАЗ, на котором роль штурмана играл Самбу. На следующей неделе к нам должен был присоединиться Пэрлэ, все еще находившийся в Москве, на стажировке.

Сразу за горами Зоргол-Хаирхан на обширной плоской равнине я заметил темный предмет и направился к нему, перескакивая с одной колеи на другую, беря вправо на многочисленных разъездах. Время от времени «мусцель» сотрясался, подбрасываемый гребенкой из гравия. Ехать по степи без дороги было опасно: машина могла застрять в невидимой яме, в одной из больших нор тарбаганов, скрытых травой. Сначала казалось, что самые лучшие колеи — это давно заброшенные, полузаросшие. Однако на них все равно сохранились не тронутые временем неровности. От тряски звенели стекла в рамах, грохотали колеса, выскакивали винты, коробка передач дергалась, как безумная, а руль колотил по пальцам, вырываясь из рук.

Подъехав ближе, мы увидели машину, стоявшую посередине дороги, груженную ржавым железом. За ней другую, тоже грузовую, врезавшуюся в первую радиатором. Я нажал на тормоза. В траве лежал человек. Мы подбежали. Голова была накрыта курткой, лица не видно. Я взял его за руку — он подскочил как на пружине и уставился на нас заспанными глазами. Из-под машины выползли еще двое. Все были живы-здоровы. Я взглянул ца разбитую кабину, придавленную металлоломом.

— Что с водителем?

— Я! — показал на себя пальцем заспанный. Потянулся, зевнул. — Я так… — объяснял он дальше, сделав жест ныряльщика. — Ночью, с машины… Я спал на сиденье и поднял голову. Увидел огни, совсем рядом. И тогда сразу вот так… — снова сложил руки, как бы ныряя в воду. — На землю! И ничего со мной не случилось.

— Ас другим?

— Тоже ничего. Немного разбил голову. Утром приехала машина, забрала его в Улан-Батор. А эти двое, — он показал на своих товарищей, — лежали наверху, на железе, спали. Проснулись на траве. Тот ехал, я стоял на дороге. Если бы оба ехали, то… — он провел ладонью по шее и взглянул искоса на груз из железных брусьев.

— Вам не нужна помощь?

— Ждем, — пожал он плечами, — за нами приедут с базы, сегодня или завтра…

Монгольский водитель — человек дальних дорог. В этой стране, которая впятеро больше Польши, две железные дороги, и все перевозки осуществляются автотранспортом. Он заменил караваны верблюдов и лошадей. Монгол родится с потребностью передвигаться, кочевье по степи — привычный для него образ жизни. Поэтому, когда он пересел с лошади на машину, ничего, по существу, не изменилось. Страна проходит перед его глазами, и он продолжает оставаться владыкой ее просторов. Профессия шофера здесь относится к наиболее ценным. Основа для этой современной специальности создавалась столетиями. Так же как способность монголов к чиновничьей службе.