Тропами северного оленя - [9]
О, сегодня я сам пережил эту атавистическую радость. Словно опрокинул натощак кружку света.
На Крещение мороз ударил нешуточный. На улице Советской, главном проспекте Ловозера, жалкие березки закутались в великолепные дохи из инея. На голове чугунного Ленина — пушистая снежная шапка. Ни нарядных оленей, ни разодетых девок, которыми восхищались участники экспедиции 1927 года. Ни ярмарки, ни гонок на упряжках, ни купаний в проруби. Торопливо пробегают ловозеряне — поскорее бы добраться до тепла. В окнах голубоватое телевизионное зарево. Странно, что традиции Крещения, которые были живы здесь даже при коммунизме, бесследно исчезли, как только православие снова оказалось в чести. Словно ветром сдуло. Быть может, его вытеснили духи нойдов, пробужденные шаманскими бубнами Якова Яковлева? А может, новые веяния?
Да что тут говорить… Со времен экспедиции Золотарева Ловозеро изменилось до неузнаваемости. Взять хоть саму дорогу: тогда — бездорожье и сугробы оленям по холку, сегодня — прямое как стрела, расчищенное шоссе, по обочинам — военные базы (благодаря им трассу регулярно чистят), напоминающие поселения инопланетян. Или вид издали: в те годы — горсточка разбросанных по тундре туп, сегодня — бесчисленные блочные дома, две заводские трубы, водонапорная башня и огромная ретрансляционная мачта на горизонте. Неизменен лишь хаос, о котором вскользь упоминает Чарнолуский. Более того, он превратился в основательный кавардак.
Ведь одно дело — понаставить в тундре деревянные тупы и кожаные куваксы, которых из-под снега не видно, и совсем другое — возвести многоэтажные силикатные коробки, а между ними понатыкать гаражи из жести, конструкции из железобетона и склады из бог знает чего. Дерево и кожа гниют, так что даже если кочевники вдруг исчезнут, можно надеяться, что рано или поздно исчезнут из тундры и их следы, а вот силикат с железобетоном останутся тут на веки вечные. По краям всей этой «цивилизации» сохранились остатки прежнего быта: покосившиеся дощатые избушки, то ли дома, то ли какие-то сараи — трудно сказать, потому что они засыпаны снегом по самые крыши, никто там не зимует, и лишь кривая тропинка среди сугробов выдает человеческое присутствие.
Центр Ловозера — улицы Советская и Пионерская, на правом (некогда лопарском) берегу Вирмы. Там расположены региональная администрация и краеведческий музей, почта, районный суд и банк, а также Дом культуры (по субботам — дискотека на месте бывшего кладбища). Пекарня, столовая, газетный киоск и несколько магазинов. Здесь же два каменных чума — своего рода символ Ловозера: в одном — Центр саамской культуры, в другом — норвежская протестантская миссия. Тут живет большая часть ловозерской знати, например, Саша Кобелев.[37] Да, еще — чуть не забыл: на одном конце Советской улицы несколько лет назад возвели маленькую церковь из силикатного кирпича. На другом — по-прежнему стоит памятник Ленину.
На левом (прежде коми-ижемском) берегу Вирмы блочные дома образуют две улицы — саама Юрьева и коми-ижемца Вокуева. Первый был пастухом, во время войны воевал на Севере, управлял оленьими упряжками, а потом стал передовиком производства в тундре. Второй погиб в Афганистане. На улице Вокуева (бывшей Колхозной), недалеко от библиотеки мы сняли двухкомнатную квартиру с видом на Вавнбед. На нашем берегу — офис «Тундры» (бывший колхоз, ныне кооператив), главного экспортера оленины на Кольском полуострове. Здесь же — городская баня, бар и больница. Кладбище — чуть дальше.
Река Вирма вносит путаницу — извиваясь и петляя, нарушает индустриальную геометрию Ловозера. Согласно одной из концепций, название реки происходит от соединения двух саамских слов: «варр'» — «лес» и «йогк» — «река», то есть Лесная Река. Моя интуиция, близкая поэзии Октябрины Вороновой,[38] подсказывает, что Вирма — «верр», то есть «кровь» по-саамски, и «ма» — «родная земля».
Могу себе представить, что чувствовала саамская поэтесса, глядя на этот силикатный нарост, уродовавший ее землю.
— Сегодня — еще год моей жизни. С возрастом мне стало казаться, что я постепенно прикрываю ставень. Через узкие окна-бойницы мир видится более четким, чем через окна, подобные вытаращенным глазам. По мнению римского архитектора Веттия Сира, так происходит потому, что узкие окна сгущают клин света: тормозя движение атомов, они деформируют края этого светового потока, так что картинка становится более четкой, более контрастной и более впечатляющей.
— Окна кочевника — его глаза, — улыбаешься ты, — достаточно просто слегка их прикрыть.
Возможно, цель жизни — просто видеть?
Джон Грей
Кстати, о глазах… У северных охотников на оленей существовал обычай выкалывать глаза убитого зверя и закапывать их в землю. Иногда глаза предварительно вкладывали в олений желудок или поливали его содержимым — словно бы кормили перед тем, как похоронить. Исследователи утверждают, что это один из наиболее архаических обрядов культа Великой Матери.
Охотники на оленей верили, что Мать-Земля вкладывает глаза в живот женщины, важенки или другой самки, и там они уже обрастают плотью, а затем появляются на свет. Поэтому если не вернуть их Матери-Земле, глаза могут натворить бед. Например, если женщина заглянет в глаза мертвому оленю и пожалеет его, глаза, заметив сочувствие, передадут его глазам живых оленей, и стада надолго уйдут из тундры. Уж не говоря о том, что глаза убитых оленей могут проникнуть в женское лоно.
Очередной том «Северного дневника» Мариуша Вилька — писателя и путешественника, почти двадцать лет живущего на русском Севере, — открывает новую страницу его творчества. Книгу составляют три сюжета: рассказ о Петрозаводске; путешествие по Лабрадору вслед за другим писателем-бродягой Кеннетом Уайтом и, наконец, продолжение повествования о жизни в доме над Онего в заброшенной деревне Конда Бережная.Новую тропу осмысляют одновременно Вильк-писатель и Вильк-отец: появление на свет дочери побудило его кардинально пересмотреть свои жизненные установки.
Эта часть «Северного дневника» Мариуша Вилька посвящена Заонежью. Не война, не революция, и даже не строительство социализма изменили, по его мнению, лицо России. Причиной этого стало уничтожение деревни — в частности, Конды Бережной, где Вильк поселился в начале 2000-х гг. Но именно здесь, в ежедневном труде и созерцании, автор начинает видеть себя, а «территорией проникновения» становятся не только природа и история, но и литература — поэзия Николая Клюева, проза Виктора Пелевина…
В поисках истины и смысла собственной жизни Мариуш Вильк не один год прожил на Соловках, итогом чего и стала книга «Волчий блокнот» — подробнейший рассказ о Соловецком архипелаге и одновременно о России, стране, ставшей для поляков мифологизированной «империей зла». Заметки «по горячим следам» переплетаются в повествовании с историческими и культурологическими экскурсами и размышлениями. Живыми, глубоко пережитыми впечатлениями обрастают уже сложившиеся и имеющие богатую традицию стереотипы восприятия поляками России.
Объектом многолетнего внимания польского писателя Мариуша Вилька является русский Север. Вильк обживает пространство словом, и разрозненные, казалось бы, страницы его прозы — замечания «по горячим следам», исторические и культурологические экскурсы, рефлексии и комментарии, интервью, письма и эссе — свободно и в то же время внутренне связанно образуют единое течение познающего чувства и переживающей мысли.
После трех лет отказничества и борьбы с советской властью, добившись в 1971 году разрешения на выезд, автор не могла не считать Израиль своим. Однако старожилы и уроженцы страны полагали, что государство принадлежит только им, принимавшим непосредственное участие в его созидании. Новоприбывшим оставляли право восхищаться достижениями и боготворить уже отмеченных героев, не прикасаясь ни к чему критической мыслью. В этой книге Анна Исакова нарушает запрет, но делает это не с целью ниспровержения «идолов», а исключительно из желания поделиться собственными впечатлениями. Она работала врачом в самых престижных медицинских заведениях страны.
Формально эта статья повествует о Филипе Киндреде Дике, самом странном фантасте ХХ века. Точнее, о сверхъестественном опыте Дика, который он обозначал как «2-3-74». За этими числами скрываются февраль и март 1974 года. В 2014 году все желающие могут поднять бокалы за сорокалетие всевышнего вторжения в жизнь знаменитого писателя. Но для нашего разговора это лишь повод.
Перевод одной из центральных, в контексте творчества и философии, статей Филипа Дика «Man, Android and Machine» из сборника «The Shifting Realities of Philip K. Dick Selected Literary and Philosophical Writings».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Друзья отвезли рассказчика в Нормандию, в старинный город Онфлер, в гости к поэту и прозаику Грегуару Бренену, которого в Нормандии все зовут «Воробей» — по заглавию автобиографического романа.
Литературный портрет знаменитого норвежского писателя Юхана Боргена с точки зрения советского писателя.