Трон императора: История Четвертого крестового похода - [47]

— Не знаю, иудей ли он, но то, что он из Египта, это точно. Джамиля знала его раньше, и по какой-то причине он перевез сюда семью. А юного Ричарда она забрала с собой, чтобы прислать с ним знак благодарности. — Лилиана посмотрела прямо на меня. — И просила передать особо, чтобы ты не смел себя убивать, — сказала она и вновь принялась кромсать таинственный гриб.

Мы сидели и подавленно молчали; потом у входа послышался шум, и вошел юный Ричард, промокший под дождем, но веселый, с кожаной сумкой размером примерно с его голову. Сумку он положил у моих ног, раздуваясь от важности и мальчишеского ликования.

— Это тебе, от принцессы, — объявил он, улыбаясь.

— Мы знаем, что она не принцесса, — сказал Грегор.

— Почему бы, мессир, вам не позволить ему открыть сумку? — спросил самодовольный юнец, забыв на секунду, кто он такой.

Я продолжал тупо сидеть, не шевелясь, зато Отто был рад помочь. Изумленно вскрикнув, он достал из сумки две полные пригоршни серебряных монет. Потом, блеснув глазами, посмотрел на Грегора.

— А за городскими стенами такого добра еще больше. — Он кивнул на юного Ричарда. — С помощью этого парня мы точно узнаем, где оно лежит.

— Даже не думай! — угрюмо сказал я.

— Пока тебя не было, здесь началось какое-то безумие, — поспешно пояснил Грегор. — Теперь, оказывается, мы все-таки пойдем на штурм города.

— Это означает, — благодушно продолжил Отто, — что в конце концов мы обшарим все закоулки. Поэтому скажи мне прямо, парень, в самых ясных выражениях, где стоит дом со всеми этими сокровищами.

С этого момента события развивались совсем скверно. Симон де Монфор и Робер де Бов были очень убедительны в своих заверениях, и, как следствие, ни один житель Задара не мог представить, чтобы армия франков приняла участие в штурме, поэтому они отмахнулись от епископа Конрада как от пешки венецианцев. Задарцы с радостным энтузиазмом (и все по моей вине) готовили город к нападению, в котором, по их убеждению, будут участвовать самое большее несколько сотен моряков.

Но на самом деле десять тысяч воинов и почти столько же моряков провели остаток этого ненастного дня в подготовке к завтрашнему штурму. За исключением Симона де Монфора, который вывел своих людей из лагеря и разбил палатки в нескольких милях, чтобы не видеть того, что последует. Когда солнце клонилось к горизонту за облаками, Симон отправил к нашему шатру делегацию, которая во всеуслышание попросила Грегора Майнцского вывести германских рыцарей из лагеря. Сотни германских воинов собрались, чтобы посмотреть, как поступит рыцарь.

Грегор, на лице которого застыла нерешительность, извинившись, скрылся в шатре и опустил полог. Воины окружили шатер и тихо переговаривались, отгородив нас от всего мира, как снежной бурей.

Грегор уселся на пол рядом с Отто и мной и принялся рассуждать сам с собой о том, что теперь делать. Мы с Отто не годились ему в советники. Для Отто все было просто: армия решила атаковать, а Грегор был частью армии, следовательно, и он должен атаковать. Для меня, по-прежнему опутанного веревками и несчастного, тоже все было просто: предстоящая атака была гнусным грехом, тем более гнусным, что наши (ну хорошо, мои) никчемные попытки защитить задарцев на самом деле подвергли жителей города еще большему риску. Грегор будет не чем иным, как воплощением лицемерия, если хотя бы не уйдет в знак протеста из лагеря.

— Не я пытался отговорить их от капитуляции! — сказал, как отрезал, Грегор и закрыл лицо руками. Отбросив в сторону метафоры и поэтические домыслы, отмечу, что он и в самом деле излучал то серый, то золотистый свет в зависимости от его душевного состояния — это было подлинным физическим явлением, словно порожденным его собственной верой. В эту минуту его окутывал серый туман. — Если я уйду, то буду повинен в расколе армии. Если армия распадется на части, мы никогда не освободим Святую землю, а я жизнью поклялся ее освободить.

— Вспомни песню Деворы, — сказал Отто. — «Что сидишь ты между овчарнями, слушая блеяние стад?..»

Тут он для большего эффекта врезал мне по плечу — наверное, я и был овцой из того стада.

— «Пришли цари, сразились…»[19]

— Они не сражались с католиками, Отто, — сказал Грегор.

Возле входа поднялась суета, послышался шум, прорвавшийся сквозь нашу снежную бурю, и кто-то откинул полог. Грегор нетерпеливо подал знак старику Ричарду, чтобы он снова завесил вход, но не успел тот протянуть руку, как в проеме показалась промокшая макушка епископа Хальберштадтского. Грегор и Отто поспешно вскочили, чтобы приветствовать его, а я остался сидеть.

Но у меня появилась надежда. Я знал, что Конрад был настроен против штурма, хотя и повел себя ужасающе пассивно.

— Ваше преосвященство, — с облегчением выдохнул Грегор. — Эта толпа…

— Эта толпа — вина Симона, а не твоя, — ответил Конрад, стараясь успокоить рыцаря.

Выглядел он постаревшим на десять лет.

— Неважно, кто виноват в том, что собралась толпа, ваше преосвященство, — сказал Грегор. — Важно то, что люди ждут, хотят услышать мое слово. — А потом, к моему разочарованию, он добавил, словно обожающий своего хозяина прислужник: — Скажите, что мне делать?