Трон императора: История Четвертого крестового похода - [19]

Моя догадка оказалась верна. Не зная, что я дурно обошелся с ее хозяином и удрал, она не изумилась, увидев меня, однако ее удивило, что я не один, а с такой богато одетой спутницей. Места не было, но Лилиане удалось кое-как нас пристроить. Кончилось тем, что я простоял, как гвоздь, зажатый между бочкой и стеной, слушая всю ночь, как журчит вода, ручейком стекавшая под палубу. Лилиана с принцессой, даже толком не познакомившись, пролежали, прижавшись друг к дружке под бочкой, там, где места едва хватало лишь для одной. Условия были нечеловеческие, но принцесса не издала ни одного слова жалобы. Более того, она крепко уснула, а вот мы с Лилианой не смогли сомкнуть глаз.

Утро выдалось яркое и солнечное, дул попутный ветер. У моряков отлегло от сердца, ведь мы уже упустили северо-западный ветер, отдалившись на восток. Теперь они беспокоились, что мы так же упустим бору — ветер, дувший в это время года с Доломитовых Альп и облегчавший курс на восток. Энрико Дандоло, слепой старец, венецианский дож, который решил принять участие в походе несколькими неделями ранее, когда я только приехал в Венецию, был с помпой доставлен на свой корабль, но предварительно попетлял между стоявшими на приколе кораблями, чтобы мы могли поглазеть на него. Судя по шумным приветствиям матросов, этого человека народ обожал не меньше, чем Грегора Майнцского обожали его соратники-рыцари. Я слышал то же самое и от Барциццы — тот готов был часами рассказывать о набожности, рассудительности и заботливости к людям этого великого дожа. Дандоло почти каждый день собирал толпы поклонников. Какой король или император мог похвастаться тем же? И это при том, что он не имел власти помазанников Божьих: каждое его решение обсуждалось и одобрялось комитетами богатейших горожан Венеции, что расцвели в этом городе пышным цветом. Но его влияние было весьма ощутимым, а Барцицца питал к нему особую симпатию из-за того, что дож посвятил много лет своей жизни установлению миролюбивых отношений с неким краем, носящим имя Византия. Барцицце часто приходилось там бывать по пути к рыболовным местам.

Дандоло, несмотря на возраст, выглядел внушительно. Невысокий, но крепкий, поджарый, иссушенный соленой водой и солнцем. Он не тратил время на писанину, колесил по морям, прежде чем его избрали дожем. Слепота, как почтительно перешептывались моряки, поразила его относительно недавно, после несчастного случая в далеком Константинополе. До этого он много лет был также воином. Дандоло был на три десятка лет старше Бонифация Монферрата — элегантного придворного, поставленного во главе войска. Но если бы сошелся с ним в поединке, то, возможно, была бы ничья. Он носил длинные яркие одежды с восточным орнаментом, как у Джамили, и подвязывался шарфом вместо пояса. А еще у него была золотая шапочка, напоминавшая корону. Ему предоставили самую большую галеру на триста гребцов с выкрашенным алой краской корпусом и красными парусами с серебряной отделкой. Галеру снарядили в поход последней, но ей предстояло первой покинуть гавань и обеспечить зрелище: на обеих мачтах поднимут флаги с крылатым львом святого Марка, будут громко играть трубы, греметь бубны.

Как только подняли паруса, на палубе оказался излишек веревок. Теперь матросам будет чем заняться долгими часами — раскладывать их прямо, не скручивая, а потом снова сматывать в кольца. Были разведены походные костры. В зависимости от корабля они горели либо в трюме, либо на приподнятой палубе кормы (моряки почему-то называли ее ютом). Палубы на каждом корабле щедро поливали вином в знак символического подношения древним морским богам. Лично меня это удивило: во-первых, зачем попусту тратить вино, а во-вторых, какое-то странное начало для христианского паломничества. Командир каждого корабля гаркнул своим матросам, и те не совсем дружно загорланили «Veni Creator Spiritus».[8] Тошнотворное исполнение. Корабль за кораблем выходили в море под парусами или на веслах. Когда все суда покинули бухту, море превратилось в покачивающийся город из весельных галер, транспортных и грузовых судов, гребных барж и баркасов. На верхней палубе каждого корабля расположилось по отряду арбалетчиков — хорошо вооруженных венецианских юношей. Пятьдесят галер были вкладом Венеции, на всех других кораблях плыли благородные господа со своими последователями. Епископ Конрад Хальберштадтский возглавлял паломников на «Иннокентии», но «Венера» осталась без такого покровительства. От кого-то я слышал, что если выстроить этот флот в цепочку, то она протянулась бы на три мили. Когда мы вышли из лагуны, паруса поймали ветер и распустились с таким оглушительным шумом, что я чуть не оглох. Ошеломляющее зрелище — всех этих парусов из грубой холстины и шелка хватило бы, чтобы целиком задрапировать Венецию.

Среди праздничного шума, барабанного боя и всеобщего волнения куда-то исчез Бонифаций Монферрат — тесть Грегора, набожный предводитель пилигримов, человек, которого я чуть не убил.

Последний раз мне довелось быть в открытом море три года назад, когда переправлялся на континент, и я успел позабыть, какой нестерпимо-шумной была эта однодневная переправа. Вокруг все скрипело и грохотало: дерево билось о дерево, просмоленное волокно (пакля, как говорили знающие люди) повизгивало между досками обшивки корпуса. Веревка (линь) натягивалась между деревянными блоками (шкивами); паруса вздрагивали так громко, что казалось, будто они разговаривают с богами. Барабаны, задававшие темп галерным гребцам, гремели в ушах каждого. Оснастка издавала отвратительные звуки — я даже не предполагал, что обычная веревка способна на такое. Даже птицы (вокруг кораблей всегда кружили падальщики) пронзительно орали.