Трон императора: История Четвертого крестового похода - [18]

— Вовсе нет! — возмутился я. — Клянусь всем, что считаю святым: мое единственное намерение — доставить тебя благополучно на твою родину. Готов заложить собственную жизнь ради того, чтобы вернуть тебя домой в целости и сохранности.

— Очень хорошо, одной заботой меньше. — Джамиля швырнула мешочек обратно в ящик и продолжила громким деловым тоном: — Раз ты босой, возьми обувь у этого мерзавца. По размеру она будет велика, но, возможно, на борту корабля нам удастся обменять ее на пару поменьше. В пустыне без нее не обойтись.

Уверен, у меня в ту секунду был ошарашенный вид.

— Меня поражает твоя невозмутимость.

Она заморгала. Я не мог видеть ее лица, но моргание было достаточно выразительным: принцесса сочла меня идиотом.

— А ты что, хотел, чтобы я билась в истерике? Тогда тебе было бы легче выкрасть меня отсюда?

— Нет, — признался я.

— Ты будешь чувствовать себя большим героем, если я стану вести себя как обиженный ребенок или взволнованная капризница? — спросила принцесса тем же строгим голосом.

— Не знаю, — признался я и тут же сварливо добавил: — Возможно.

— И в чем смысл этой словесной перепалки? Чтобы ты захотел настроиться на героический лад?

— Думай, что хочешь, а пока заткнись и ступай за мной.

7

Когда они все вышли дружно в море, подняли паруса и вымпелы на полубаках, тогда и вправду стало казаться, будто море ожило.

Робер де Клари.

Хроника Четвертого крестового похода

На рассвете следующего утра,

то есть в день святого Иеронима,

30 сентября 1202 года

К моему величайшему сожалению и стыду, должен внести исправления в предыдущую запись и сказать, что бритт не отправится с нами в паломничество до Иерусалима. Я спал в каюте «Иннокентия», тесной, сырой и душной. Долго ворочался, но потом Господь наконец даровал мне дремоту. Мой брат Отто, дрожащий и промокший до нитки, разбудил меня, когда солнце начало вставать, и сообщил о злодействе, которому я не знаю равного. Покинув дом благородного Барциццы, бритт вытащил из-под одежды булаву и пригрозил ею Отто, после чего затеял спор с несколькими варварами-бандитами: в начале рассказа Отто говорил о двух, но, продолжая объяснять, что случилось, он припомнил и третьего. Всех этих людей нанял бритт, чтобы они помогли ему сбежать. А спорили они о том, что лучше — отрубить Отто руки и ноги или связать его и бросить в Большой канал. Брат самоотверженно одолел четырех злодеев голыми руками, лишив при этом бритта половины шевелюры, а двух бандитов — надежды завести потомство: ему помогли в этом мастерские удары коленом и милость Божья. Везение было на его стороне — он остался жив, и я благодарю Господа за это. Музыкальные инструменты бритта (он был известным музыкантом у себя на родине) я привез из дома Барциццы. Мы продадим их и выручку пожертвуем на дорожные расходы, а то неоплаченные долги задерживают наше отправление.

Около тысячи женщин разместили на двух кораблях, получивших вполне предсказуемые названия — «Венера» и «Афродита». Я знал, что Лилиане выделили койку на первом из них. Никто, даже священники, не притворялся ни на секунду, что корабли не будут кишеть мужчинами с той минуты, как бросят якорь на стоянку. Каждую ночь.

Я заплатил кошельком Отто за места на «Венере» в надежде, что Лилиана не откажется помочь мне управиться с принцессой Джамилей. Наше прибытие на корабль посреди ночи не вызвало ни малейшего волнения, но сердце мое упало, когда стало ясно, в какую кучу дерьма я привез ее высочество. «Венера» оказалась настоящим адом. На палубе располагались женщины, которые действительно повсюду таскались за воинами и никому не отказывали за кошелек, еду или тряпку. Тесные помещения под палубой, где можно было укрыться от непогоды, были отданы особам вроде Лилианы, чьи «покровители» питали слабую надежду получить хоть какое-то уединение в открытом море. Меня приводила в ужас мысль, что Джамилю могут узнать моряки — я не знал, у скольких венецианцев была возможность лапать ее. Барцицца наверняка забьет тревогу, и поскольку одного-единственного гондольера наняли посреди ночи отвезти парочку беглецов на корабль, то, как неоднократно повторила ее высочество, нас очень легко выследить.

Хорошо хоть она не выделялась на корабле — женщина под покрывалом, как прочая восточная экзотика, не считалась редкостью в Венеции. Было очень поздно, и на корме, на носу и в центре корабля горели фонари, но их света было недостаточно, чтобы кто-то разглядел некогда роскошный, а теперь поношенный наряд принцессы. Мы пробрались между спящими женщинами, спустились по трапу вниз, и я услышал, как ее высочество тихо фыркнула, когда в нос ей ударил спертый воздух. В этом трюме воняло не так сильно, как в мужском, все-таки большинство женщин старались пахнуть хорошо, но все равно дышать было неприятно. Как «Иннокентий», да и любой корабль, недавно спущенный на воду, «Венера» тоже отдавала уксусом, причем так сильно, что начинало гореть лицо.

В отличие от рыцарских кают на «Иннокентии» здешние спальные помещения были устроены бессистемно, без всякой мысли об удобстве. Не было ни кают, ни коек, просто один большой неразгороженный трюм. Поскольку на женских кораблях, чаще, чем на других в целом флоте, предполагались ночные попойки, то нижние палубы на них были отданы под запасы вина и пива. Гамаки висели между палубами так тесно, что стоило какой-нибудь из женщин повернуться во сне, как она тут же будила всех вокруг. Теснота была везде, за исключением центрального и боковых проходов. Ей способствовали и две огромные бочки с водой по обе стороны прохода. Несколько женщин огородили небольшие пространства под бочками и спали там, прижимаясь к их бокам, — все-таки лучше, чем в гамаках, появлялась хоть какая-то иллюзия покоя. Вспомнив замечание Отто, я проскользнул между гамаков к ближайшей бочке, чтобы взглянуть, нет ли среди этих женщин Лилианы.